- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (63) »
отшатнулся — на ней ведь нет перчаток, но он не обращает внимания на ее голые руки и покорно позволяет себя увести.
— Прости, мне так жаль. Даже не знаю, что на меня нашло.
— Разумеется. Я тебя прощаю, но мы вряд ли увидимся завтра вечером. Ты ведь все понимаешь?
Клайд краснеет от стыда.
— Конечно.
У меня перед глазами все плывет. Мать говорит еще что-то нежным голосом, вот только обращается она не ко мне.
Из гостиницы мы уезжаем на следующее утро. От солнечного света в висках бешено пульсирует кровь, по лбу стекает противный липкий пот — так всегда потеешь, когда болен. От малейшего движения перед глазами все кружится, словно я очутился на американских горках. Ждем, пока швейцар пригонит машину, я роюсь в рюкзаке в поисках темных очков и стараюсь лишний раз не оглядываться на синяк на мамином плече. Сказала, что мы уезжаем, и с тех пор не произнесла больше ни слова. Молча собрали вещи и так же молча спустились на лифте в фойе. Ясное дело, мама в бешенстве. Но мне не до того — слишком уж паршиво себя чувствую. Наконец к отелю подъезжает мой старенький заржавленный «Мерседес». Мать что-то вручает швейцару, берет у него ключи, а я забираюсь на пассажирское сиденье, которое так нагрелось, что обжигает ноги даже сквозь джинсы. Как только мы отъезжаем от тротуара, она принимается вопить: — Зачем ты открыл дверь? Почему не посмотрел в глазок? Не спросил, кто это? Так громко, что я вздрагиваю от боли. — Кассель, ты что, совсем дурачок? Я тебя разве этому учила? Правильно. Я поступил опрометчиво. Глупо. Сделался чересчур беззаботным в своей частной школе. Именно такие грубые ошибки и свойственны любителям, приличные мошенники их не совершают. К тому же мама под влиянием отдачи и поэтому эмоционально неуравновешенна. Она и обычно-то не очень уравновешенна, а из-за колдовства получается еще хуже. Колдовство в сочетании с яростью — тут ничего нельзя поделать, надо просто переждать. В детстве такое случалось частенько, но мать долго пробыла в тюрьме, и я успел забыть, как сильно она может разойтись. — Совсем дурачок? — Она переходит на визг. — Отвечай! — Останови машину. — Я прислоняюсь лбом к оконному стеклу и закрываю глаза. — Пожалуйста, останови машину. И извини меня, я не хотел. — Черта с два. — Теперь в ее голосе слышатся злоба и уверенность. — Таких идиотов не бывает. Ты это специально! Хотел, чтобы у меня ничего не вышло. — Да брось. Просто не подумал. Мне правда жаль. Послушай, это же я в результате схлопотал шишку. Ну и что, ну пришлось нам уехать из Атлантик-Сити — через неделю уехали бы в любом случае, мне ведь надо в школу. — Ты это специально, из-за Лилы. — Мама смотрит на дорогу, глаза сверкают от гнева. — Все еще на меня злишься. Лила. Мой лучший друг. Я думал, что убил ее. — Не собираюсь ее обсуждать. Во всяком случае, не с тобой, — огрызаюсь я. Вспоминаю выразительную улыбку Лилы. Вспоминаю, как она лежала на кровати и тянулась ко мне. Одним прикосновением мама заставила Лилу меня полюбить. И тем самым отняла ее у меня навсегда. — Наступила на больную мозоль? — В ее голосе злобная радость. — Удивительно, ты и правда думал, что приглянулся дочери Захарова. — Замолчи. — Дурачок, простофиля, она тебя использовала. Кассель, да она бы на тебя и не взглянула после всего происшедшего. Ты бы напоминал ей о Барроне и о пережитом унижении, только и всего. — А мне плевать. — Руки у меня трясутся. — Лучше так, чем... Чем старательно избегать Лилу и ждать, пока ослабнет проклятие. Ждать и бояться, как она потом на меня посмотрит. Лила желает меня, но это не любовь, а пародия. Жестокая насмешка. А я так ее хотел, что почти готов был забыть об этом. — Я оказала тебе услугу. Тебе следовало бы меня поблагодарить. Преподнесла Лилу на блюдечке с голубой каемочкой, без меня ты бы ее в жизни не получил. Я резко и отрывисто смеюсь: — Поблагодарить? Держи карман шире. — Не смей так со мной разговаривать, — кричит мать и отвешивает мне пощечину, бьет изо всей силы. Моя и без того несчастная голова ударяется о стекло. В глазах все меркнет, под веками вспыхивают цветные пятна. — Останови. К горлу подступает тошнота. — Прости меня, — теперь голос нежный и ласковый. — Я не хотела. Ты как? Мир накреняется в сторону. — Ты должна остановить машину. — Наверное, тебе сейчас кажется, что лучше идти пешком, чем ехать со мной в одной машине. Но если травма действительно серьезная, то... — Останови! — кричу я таким голосом, что она все-таки слушается. «Мерседес» резко сворачивает к обочине, мама ударяет по тормозам. Я вываливаюсь из автомобиля прямо на ходу. Как раз вовремя — меня тут же выворачивает в траву. Надеюсь, в Уоллингфорде нас не заставят писать сочинение на тему «Как я провел лето».
Из гостиницы мы уезжаем на следующее утро. От солнечного света в висках бешено пульсирует кровь, по лбу стекает противный липкий пот — так всегда потеешь, когда болен. От малейшего движения перед глазами все кружится, словно я очутился на американских горках. Ждем, пока швейцар пригонит машину, я роюсь в рюкзаке в поисках темных очков и стараюсь лишний раз не оглядываться на синяк на мамином плече. Сказала, что мы уезжаем, и с тех пор не произнесла больше ни слова. Молча собрали вещи и так же молча спустились на лифте в фойе. Ясное дело, мама в бешенстве. Но мне не до того — слишком уж паршиво себя чувствую. Наконец к отелю подъезжает мой старенький заржавленный «Мерседес». Мать что-то вручает швейцару, берет у него ключи, а я забираюсь на пассажирское сиденье, которое так нагрелось, что обжигает ноги даже сквозь джинсы. Как только мы отъезжаем от тротуара, она принимается вопить: — Зачем ты открыл дверь? Почему не посмотрел в глазок? Не спросил, кто это? Так громко, что я вздрагиваю от боли. — Кассель, ты что, совсем дурачок? Я тебя разве этому учила? Правильно. Я поступил опрометчиво. Глупо. Сделался чересчур беззаботным в своей частной школе. Именно такие грубые ошибки и свойственны любителям, приличные мошенники их не совершают. К тому же мама под влиянием отдачи и поэтому эмоционально неуравновешенна. Она и обычно-то не очень уравновешенна, а из-за колдовства получается еще хуже. Колдовство в сочетании с яростью — тут ничего нельзя поделать, надо просто переждать. В детстве такое случалось частенько, но мать долго пробыла в тюрьме, и я успел забыть, как сильно она может разойтись. — Совсем дурачок? — Она переходит на визг. — Отвечай! — Останови машину. — Я прислоняюсь лбом к оконному стеклу и закрываю глаза. — Пожалуйста, останови машину. И извини меня, я не хотел. — Черта с два. — Теперь в ее голосе слышатся злоба и уверенность. — Таких идиотов не бывает. Ты это специально! Хотел, чтобы у меня ничего не вышло. — Да брось. Просто не подумал. Мне правда жаль. Послушай, это же я в результате схлопотал шишку. Ну и что, ну пришлось нам уехать из Атлантик-Сити — через неделю уехали бы в любом случае, мне ведь надо в школу. — Ты это специально, из-за Лилы. — Мама смотрит на дорогу, глаза сверкают от гнева. — Все еще на меня злишься. Лила. Мой лучший друг. Я думал, что убил ее. — Не собираюсь ее обсуждать. Во всяком случае, не с тобой, — огрызаюсь я. Вспоминаю выразительную улыбку Лилы. Вспоминаю, как она лежала на кровати и тянулась ко мне. Одним прикосновением мама заставила Лилу меня полюбить. И тем самым отняла ее у меня навсегда. — Наступила на больную мозоль? — В ее голосе злобная радость. — Удивительно, ты и правда думал, что приглянулся дочери Захарова. — Замолчи. — Дурачок, простофиля, она тебя использовала. Кассель, да она бы на тебя и не взглянула после всего происшедшего. Ты бы напоминал ей о Барроне и о пережитом унижении, только и всего. — А мне плевать. — Руки у меня трясутся. — Лучше так, чем... Чем старательно избегать Лилу и ждать, пока ослабнет проклятие. Ждать и бояться, как она потом на меня посмотрит. Лила желает меня, но это не любовь, а пародия. Жестокая насмешка. А я так ее хотел, что почти готов был забыть об этом. — Я оказала тебе услугу. Тебе следовало бы меня поблагодарить. Преподнесла Лилу на блюдечке с голубой каемочкой, без меня ты бы ее в жизни не получил. Я резко и отрывисто смеюсь: — Поблагодарить? Держи карман шире. — Не смей так со мной разговаривать, — кричит мать и отвешивает мне пощечину, бьет изо всей силы. Моя и без того несчастная голова ударяется о стекло. В глазах все меркнет, под веками вспыхивают цветные пятна. — Останови. К горлу подступает тошнота. — Прости меня, — теперь голос нежный и ласковый. — Я не хотела. Ты как? Мир накреняется в сторону. — Ты должна остановить машину. — Наверное, тебе сейчас кажется, что лучше идти пешком, чем ехать со мной в одной машине. Но если травма действительно серьезная, то... — Останови! — кричу я таким голосом, что она все-таки слушается. «Мерседес» резко сворачивает к обочине, мама ударяет по тормозам. Я вываливаюсь из автомобиля прямо на ходу. Как раз вовремя — меня тут же выворачивает в траву. Надеюсь, в Уоллингфорде нас не заставят писать сочинение на тему «Как я провел лето».
ГЛАВА 2
Ставлю свой «бенц» на стоянку для двенадцатиклассннков — совсем близко от общежития, не то что раньше: ученики младших классов должны оставлять машины черт знает где. Легкое чувство самодовольства быстро сменяется тревогой: когда я глушу двигатель, «Мерседес» издает странное металлическое покашливание, будто собрался отдать концы. Выхожу и уныло пинаю шину. Хотел его починить, но из-за мамы руки до ремонта так и не дошли. Сумки пока пусть полежат в багажнике. Иду через кампус к большому кирпичному зданию учебного центра Финке. Над дверьми красуется написанный от руки плакат: «Приветствуем новичков-девятиклассников!» Легкий ветерок шелестит листьями деревьев, а меня наполняет тоска по тому, что я еще не успел потерять. В холле за столом мисс Нойз роется в ящиках с картами-пропусками и выдает ученикам папки с необходимой информацией и документами. Две смутно знакомые десятиклассницы обнимаются, громко визжа от радости, но потом замечают меня и переходят на шепот. Что-то там про «самоубийство», «в одних трусах» и «милашка». Я ускоряю шаг. Прыщавая, трясущаяся от страха девчонка получила ключи от комнаты в общежитии. Намертво вцепилась в своего папашу, словно без него тут же пропадет. Наверняка первый раз очутилась так далеко от дома. Мне и жалко ее, и одновременно немного завидно. Подходит моя очередь. — Добрый день, мисс Нойз. Как у вас дела? — Кассель Шарп! — Учительница поднимает голову и улыбается. — Я так рада, что ты теперь снова живешь на кампусе. Она вручает мне папку и сообщает номер комнаты. Ученикам выпускного класса полагаются не только лучшая парковка и, по нелепым школьным правилам, собственный кусок газона (правда-правда, он так и называется — «газон двенадцатого класса»), но и лучшие комнаты. Моя- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (63) »