горах Хингана:
Т. Андреева репродуцирует старинный пейзажный свиток, которым она залюбовалась в храме Ми-Син:
В. Перелешин вдохновляется пением китайской скрипки хуцинь:
Повезло в русских стихах Пекину. Русскими ритмами Перелешин прославляет храм Лазурных Облаков. В его же изображении встает перед нами тенистая пекинская улица, где вязы над головой срослись в сплошной навес:
Ностальгически вспоминает старый Пекин Мария Визи:
Для Марии Коростовец Пекин — самый странный город на свете; там
И
Из больших городов — на полустанки. В желтых маньчжурских равнинах находит Сатовский-Ржевский «русский печальный оазис» — станцию Аньда, где «в любом из домов здесь пришельца зовут /К бесконечному русскому чаю». Или станция Цицикар, там
А. Несмелов
А вот станция Барим в предгорьях Хингана:
Е. Рачинская
Вошла в русскую поэзию и отъединенная от мира маньчжурская степь, где долгие годы жила Ирина Лесная:
Или:
Всего больше написано было стихов о Харбине — то изысканных, то незамысловатых, как вот эти строки Елены Даль:
Реалии Харбина врываются даже в молитву русского беженца:
Л. Ещин
Китайской кистью рисует Вс. Иванов эмалевые сумерки:
Харбин Варвары Иевлевой — город на скрещении пыльных дорог, яркий, шумный, наводящий дурманные сны, город, который непременно вспомнится в последний смертный час. Та же уверенность и у Перелешина:
Харбин Георгия Гранина — утренняя Сунгари, где «что-то радостно-немудрое /поет китаец вдалеке». И такой прозрачный, задумчивый, легкий покой, что: «Вот так, не думая о будущем, /я просидел бы сотни лет». Или импрессионистическая харбинская зарисовка Алексея Ачаира:
Знаменитые «Стихи о Харбине» — грустный, мужественный, провидческий триптих Арсения Несмелова. Поэт делится своими горькими предчувствиями:
В марионеточном государстве Маньчжоу-Го вводилась назойливая цензура. Власти проводили политику японизации. Почтовое сообщение между Харбином и Шанхаем неоднократно приостанавливалось.
Молчи! И стой! И внемли тишине
И эху дальнему Осанны.
Когда нельзя молиться в глубине,
Молись на паперти Хингана.
Пейзаж китайский примитивно прост.
Тут верная жена нашла блаженство.
Чешуйчатый дракон свивает в кольца хвост
И тайных знаков страшно совершенство.
В одеждах длинных старец и монах.
Безмолвные, о чем-то грозно спорят;
Потоки золота в округлых облаках
Бросают свет на розовые горы…
Чтоб накопить истому грустную,
Я выхожу в ночную синь,
Вдали заслыша неискусную
И безутешную хуцинь…
…Так сердце легкое изменится:
Я слез невидимых напьюсь
И с музой, благодарной пленницей,
Чужой печалью поделюсь.
Ночь, весна. От земли тепло.
Эта улица — «чжи жу фа»:
выпевается набело
поэтическая строфа.
На закате побренчав гитарами,
рано спать ложились старики;
молодежь прогуливалась парами,
и в садах пестрели цветники…
…А потом зарделось в небе зарево,
донеслась до города беда —
отобрали новые хозяева
нажить многолетнего труда…
…задумчивые ивы
В зеркале озер
Наблюдают сиротливо
Лотосов ковер.
…влекут по глади четкой —
Тсс… не надо слов…
Ярко убранные лодки
Вглубь восьми веков.
…и тысячу лет назад:
Шли они, опустив глаза,
Наклонив над дорогой лбы,
Человек и тяжелый бык.
Как горячи лучи! Как крепок запах хвои
И терпкий аромат багульника и трав!
Какая полнота в сияющем покое,
Топазов, бирюзы и хризолитов сплав!
Над розовым снегом, в закатной тени
Низать вдохновенные строки…
Ах, эта влюбленность в алмазные дни
Из детства берет истоки.
Пахучий воздух никнет горячо
К ветвям, которых ветер не колышет.
Мой домик, как в майн-ридовском ранчо,
Зарос травой почти до самой крыши…
За годиной пронеслась година —
Мирный труд, покой и благодать…
В Харбине я вырастила сына,
В Харбине похоронила мать.
И теперь ни от кого не скрою,
Милым городом покорена,
Что мне стала Родиной второю
Приютившая меня страна.
И, занывши от старых ран,
Я молю у тебя пред иконами:
Даруй фанзу, курму и чифан
В той стране, что хранима драконами.
Изогнутое дерево
Прорисовала кисть.
Лазорево и хмелево
В полях дымки свились.
И близко над оврагами
Из глины битый дом
Уж светится бумагою
Заклеенным окном.
Невозвратное счастье! Я знаю спокойно и просто:
В день, когда я умру, непременно вернусь в Китай.
Мы будем пить пиво
в китайской лавчонке,
где фрукты и гвозди
лежат меж сластей.
Смотри, как красиво
у острова джонки
слепились, как грозди,
в ажуре сетей!..
Рыбацкая воля,
купцовая леность,
буддийская вечность
и желтый закат.
И нежные зори.
Кристальность. Нетленность.
Нирвана. Беспечность.
Нефрит и агат.
Рок черту свою проводит
Близ тебя, Харбин.
………………………………
Милый город, горд и строен,
Будет день такой.
Что не вспомнят, что построен
Русской ты рукой.
Пусть удел подобный горек,
Не опустим глаз:
Вспомяни, старик историк,
Вспомяни о нас.
