автора, что «надо, не теряя времени, делать урановую бомбу», заставили вождя задуматься. Однако, продолжая считать, что в условиях, когда Советская Армия терпит поражение за поражением, главной задачей должно являться обеспечение фронта снарядами, самолетами и танками, Сталин свел разговор о разведданных из Англии к лаконичному замечанию:

— Я хотел бы знать, Лаврентий, допускают ли законы природы взрыв такой силы, который приравнивался бы к нескольким тысячам тонн тротила?.. Кстати, передайте материалы разведки на экспертизу нашим ученым… И поинтересуйтесь у них, что они наработали по этому вопросу?

Берия в то время мало что знал о научных изысканиях по урану и практическому овладению ядерной энергией, хотя исследования советских физиков в этой области были уже тогда на высоком мировом уровне. Александр Лейпунский, подобно Энрико Ферми, еще в 1939 году предсказал возможность ядерной цепной реакции, а Георгий Флеров и Лев Русинов, подобно Лео Сциларду и Вальтеру Зинну, доказали, что каждое разделившееся ядро урана испускает от двух до четырех новых нейронов.

Задолго до полученной разведкой информации из Лондона, о которой Берия докладывал Сталину, сотрудники Института химической физики Яков Зельдович и Юлий Харитон провели расчеты цепных реакций и определили порядок критической массы урана-235 величиной до десяти килограммов, а в качестве заменителей нейтронов предлагалось использовать «тяжелую воду» и углерод. Ими же в предвоенные годы были выяснены условия возникновения ядерного взрыва летом 1939 года на семинаре в Физико-техническом институте, который возглавлял академик А. Ф. Иоффе. В организованной им же лаборатории ядерной физики Георгием Флеровым и Константином Петржаком было зарегистрировано в 1940 году спонтанное, без облучения нейтронами, деление тяжелых ядер урана.

В том же году молодые харьковские ученые Владимир Шпинель, Виктор Маслов и Фриц Ланге подали в отдел изобретений Наркомата обороны СССР заявку на атомный боеприпас, взрыв которого основывался на использовании урана-235 при сверх-критической массе последнего. Тогда же директор Института химической физики академик Николай Семенов подготовил письмо об ускорении работ по созданию атомной бомбы и с нарочным Федором Дубовицким (ныне член-корреспондент Российской академии наук) отправил его в Наркомат нефтяной промышленности.

Но — увы! Как и в Наркомате обороны, там не сложилось общего мнения, что бомбу можно и нужно делать.

Потом началась война, и ведущие научные центры, в которых проводились исследования по урану, были эвакуированы в Казань, Челябинск, Алма-Ату и другие города, а сами ученые — одни были призваны на фронт, другие мобилизованы в военные КБ и НИИ, третьи занялись вообще далекими от физики научными проблемами. Один только Флеров продолжал с фронта бомбардировать ГКО, правительство, Академию наук, Радиевый и Физико-технический институты письмами и телеграммами, доказывая, что теперь, когда Германия вступила в войну с Советским Союзом, нужно срочно разворачивать работы по ядерному оружию. Не возникало сомнений в жизненной необходимости для СССР располагать таким оружием и у Зельдовича с Харитоном: днем они занимались плановыми темами, а по вечерам и ночам с увлечением работали над расчетами атомной бомбы, не догадываясь, что ученые других стран тоже занимались этим.

…Вернувшись из Кремля на Лубянку, Берия по телефону запросил у начальника внешней разведки Павла Михайловича Фитина все материалы по урановой проблеме, которыми располагает I Управление НКВД. При этом он поинтересовался, как была получена информация из Лондона, — по заданию Центра или нет?

— По соображениям конспирации разрешите мне, Лаврентий Павлович, доложить вам об этом лично, — отозвался Фитин.

— Хорошо, я жду вас через пятнадцать минут со всеми материалами.

Фитин взял желтую папку, в которой находились особо секретные донесения разведки НКВД и ГРУ^[1] Генштаба РККА, проверил ее содержимое и решил еще раз пробежать глазами все документы. Начал он с телеграммы-задания, которое было с его санкции подготовлено, подписано и разослано год назад начальником научно-технической разведки Леонидом Романовичем Квасниковым в резидентуры Англии, Франции, Германии и США. До того как стать разведчиком, Квасников был аспирантом Института химического машиностроения и зарекомендовал себя перспективным научным сотрудником. Он мог бы быть крупным ученым, однако защитить диссертацию не успел — в 1938 году его мобилизовали в разведку. Работая в ней, он продолжал проявлять живейший интерес ко всем техническим открытиям, внимательно следил за научными публикациями в зарубежных журналах. В 1940 году, когда в Европе уже шла война, он заметил, что со страниц западных научно-технических изданий, как по команде, исчезли статьи ученых по урановой проблеме. Квасников решил, что исследования по урану засекретили по военным соображениям. Исходя из этого, он предложил руководству разведки срочно направить в ряд стран указания о выявлении научных центров, в которых ведутся работы по урану. В резидентуры США, Франции, Англии и Германии были незамедлительно посланы шифровки. В них, в частности, говорилось: «…просим выявить научные центры, где велись и могут вестись исследования по урану, и обеспечить получение оттуда информации о практических работах…»

В той же желтой папке находились еще два важных и неопровержимых документа, свидетельствовавших об исследованиях на Западе, связанных с созданием атомной бомбы. Один был представлен в НКВД военной разведкой Генштаба в виде копии радиограммы, присланной руководителем разведгруппы в Швейцарии Шандором Радо и сообщавшей о том, что в Германии давно и активно ведутся ядерные исследования, что возглавляются они известными немецкими учеными Отто Ганом и Вернером Гейзенбергом. Другим документом являлась справка, составленная на основе шифротелеграммы, поступившей из Лондона.

Когда Берия ознакомился с первым документом папки — шифровкой, подписанной Квасниковым, — то сердито вскинул взгляд на Фитина и с плохо скрываемой злостью изрек:

— Тоже мне… нашелся ясновидящий на мою голову… Бумагомарака несчастный… А почему вы позволяете ему подписывать такие документы?! Был бы он вашим замом — другое дело!..

Фитин промолчал: он понял реакцию наркома на фамилию начальника НТР.^[2] Дело в том, что Квасников сам рассказывал ему, почему он находится под подозрением у злопамятного Берии. Произошло это в 1940 году, когда коричневая чума фашизма расползлась по всей Европе. Массы людей, спасаясь от гитлеровцев, устремились в