(журнальный вариант)

Часть первая. Кто слимонил ушанку?

Глава 1. Рукиушиголова

— Пррум-пум-бум-бум-па-ра-ри-ра-ррам! грянул на церемониальной площади «Юность» интернатский духовой оркестр.

С мамой и с темно-коричневым, не очень видавшим виды чемоданом Женька стояла на краю и не сливалась с толпой. На чемодане — жестком, с пластмассовыми уголочками, с большими неблестящими железными замками — Начертан шифр:

«Женя Путник, 7 кл. «В». Шк-инт. № 73».

Шифр означал перемену судьбы.

Женька стояла и представляла, как она будет мыкаться тут ужасно. Вдали от дома и от семьи.

Ведь как получилось? Мама приехала за ней в лагерь пораньше. На попутке — грузовике цвета хаки! Они мчались в Москву, сидя в кузове, вдвоем, на каком-то мешке.

По обочинам дороги леса! Птицы распевают. До чего же приятно человеку возвращаться к своим домой. И Женька запела, заголосила негритянскую песню, прямо на английском языке, который она самостоятельно изучала по пластинкам. Этот блюз они пели с папой. И Юрик, ее старший брат, пел с ними, подыгрывая на губной гармошке:

«Как увидишь, что я иду, открой окно пошире!..

Как увидишь, что я иду, открой окно пошире!..

Как увидишь, что я ухожу, склони голову и плачь...»

Я ухожу из библиотеки,— сказала мама.

— Куда?— спрашивает Женька.

— Папа едет работать в Приэльбрусье... на три года... Я бы хотела... поехать с ним... первое время... наладить быт...

— А мы? — спрашивает Женька.

— Юрик поступил в техникум. Он у нас взрослый... а тебя... мы с папой... НЕ-НА-ДО-ЛГО... решили устроить в интернат.

— Что?!!

— Да он специальный, с английским уклоном. Ты так любишь английский!

— Я ненавижу английский!

— Попробуем? Вдруг тебе понравится? А на субботу с воскресеньем домой.

— К черту субботу с воскресеньем!

— Как ты разговариваешь?!!

Недалеко от их дома был один интернат. Женьке из окна видно, как они гуляют за забором, во всем одинаковом, приютские.

— Хорошо. Тогда у папы,— сказала мама,— вместо жилплощади будет койко-место.

Удивительно, как иногда несуразные, просто нелепые слова могут заставить человека решиться на то, что он не сделал бы даже под дулом пистолета. Почти всегда эта фраза— непривычная на слух, короткая и ударная, как прямой хук в нос.

Смолк духовой оркестр. Люди стали строиться по классам.

— Седьмой «В» — на медосмотр!

— Иди, я посторожу чемодан! — говорит мама.

Вид у нее какой-то растерянный. Вроде сама не рада, что все это затеяла.

— С вещами! По росту! Стройсь! Шагом марш!..

Новички нервничают, старожилы спокойны.

Новички оглядываются, старожилы глядят вперед.

Один из третьего класса — бабушка его провожала, плакала — крикнул ей во весь интернатский двор:

— Бабуль! Выше голову! Шурке привет и всем!

Скажи— встретимся, обязательно встретимся!..

Странный человек в меховой ушанке шествует по площади с картонной шахматной доской.

— Тр-рум-пум-бум-бум-пу-ру-ру-ру-рру-м!..

Отваливают под марш «Прощание славянки» от пристаней корабли. Длинной вереницей выстраиваются в спальном корпусе у медпункта.

— Руки! Уши! Голова!.. Руки, уши, голова... Рукиушиголова...

— А голову-то зачем?— спрашивает Женька.

— А чтоб вшей не натащили!..

Тысячерукое, тысячеухое, пятисотголовое существо движется из медпункта в раздевалку, где станут храниться пятьсот пальто, шапок и чемоданов, тысяча башмаков, лыж, варежек и лыжных палок...

Оттуда — в спальни — розовые стены, розовые шторы, розовые покрывала. Все в спальнях ядовито-розового цвета.

В подсобке нянечки двуручной пилой чего-то пилят — за спиной не видно.

— У нас директор,— говорит одна,— У него знаешь какой вкус? ЧТОБЫ ВСЕ БЫЛО В ТОН.

«Чего они там пилят?» — подумала Женька. — ...А у Гапонова из девятнадцатого интерната ВСЕ НЕ В ТОН! Стены зеленые, шторы красные! Наш ему: «К зеленым стенам, Иван Сергеич, шторы должны быть обязательно зеленые. Чтобы ребятам было не тяжко». А тот: «У меня, Владимир Петрович, шторы на стенах, как маки на лугу!»

Вжик-вжик, знай себе распиливают, не злодеяние ли совершают? Такой у Женьки был характер: ни мимо чего неясного ей не могла пройти спокойно, а только разузнав, что все в порядке, что никого не обижают и нету признака злодейств.

Двуручною пилой распиливали няни розовый рулон туалетной бумаги.

Из спален — в школу — через переход с большими окнами от потолка до полу. Здесь строятся перед обедом классы. Нигде так беспрестанно не строятся, как в интернатском переходе. И нет другого такого места, где больше, чем тут, сосредоточился бы запах супа из столовой.

С новой силой тоска навалилась на Женьку — она любила питаться не по часам. В отрыве от кухни и домашнего холодильника растущий организм ее трубил тревогу и пробуждал кошмарный аппетит, который ей достался в наследство от великого любителя поесть — Женькиного папы.

— Как кушать хочется! — семь раз на дню по воскресеньям, заискивающе глядя на маму, восклицал папа, хлопая в ладоши и потирая руки.

Еду он предпочитал сготовленную мамой от начала и до конца и на дух не переносил пакетики и полуфабрикаты. Пакетики он называл мумией супа. ««Такие пакетики,— говорил папа,— можно найти только в саркофагах фараонов».

А до чего он обожал ветчинный рулет! Как-то раздобыл по случаю батон с названием «Рулет деликатесный»!.. Принес домой, счастливый, держа батон, словно ребенка, прижатого к груди. А когда тот в конце концов кончился, папа по этому поводу выступил на кухне с речью. Он сказал:

«До свиданья, рулет, до свиданья! Приходи к нам еще! Мы тебе всегда рады! Пусть наш холодильник «ЗИЛ» станет для тебя родным домом, а месяц, на протяжении которого мы ели тебя, апрель, отныне будет праздноваться нами каждый год как месяц рулета!..»

До свидания, папа, до свидания. Пусть у тебя там в Приэльбрусье все будет хорошо. Пускай не жмотничают — выделят жилплощадь, а не какое-то койко-место. Пускай рядом с тобой побудет мама. Вдвоем надежней, а то снегопады, лавины, дремлющий вулкан Эльбрус, чем черт не шутит, вдруг проснется. А нам что сделается тут в Москве? Что уж такого здесь в Москве нельзя было бы пережить человеку?

Одно чуть примирило Женьку с интернатом — здоровенный аквариум в школьном корпусе на первом этаже. Там жили рыба-телескоп, пятнистые вуалехвосты, четверо меченосцев, и среди водорослей двигался по дну тритон.

У них с Юриком тоже есть аквариум. Десять огненных барбусиков. Все десять пламенно любили Юрика, во всяком случае, узнавали и явно предпочитали остальным. И снова Женька с надеждой подумала: там, где живет тритон, не может быть СЛИШКОМ плохо.

Общим потоком ребят ее подняло по лестнице на третий этаж и мимо ПРАВИЛ, гласивших: «Будь