- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (29) »
нарисован аэроплан, летящий над морем, а вверху, в овале, портрет молодой красивой женщины.
— Сашенька, — смущенно сказал Заикин, — ты прочти мне, будь ласков, чего там накарябано...
Куприн улыбнулся и прочел текст афиши:
— «Гастроли всемирно известной француженки женщины-авиатора баронессы де ля Рош. Летающая дама совершит свои полеты на аппарате тяжелее воздуха системы „Фарман“ на скаковом поле одесского ипподрома. Билеты продаются без ограничений».
— Это когда? — коротко спросил Заикин.
Куприн снова посмотрел на афишу и ответил:
— Завтра.
Заикин вздохнул:
— Вот это дело стоящее. Билеты без ограничений. Небось деньги — лопатой...
Куприн посмотрел на Заикина и сказал:
— Это дело, Иван, не деньгами стоящее.
— Опять я чего не так сказал? — спросил Заикин.
* * *
Вечером в цирке Заикин гнул на шее рельсы, разгибал подковы, завязывал узлом толстенные железные прутья, а двадцать человек из зрителей старались разорвать его сцепленные руки. Потом Заикин боролся. В ложе сидели трое: молодая красивая француженка-летчица баронесса де ля Рош, ее антрепренер мсье Леже и журналист Петр Пильский. У Пильского была ироничная лисья мордочка с умными недобрыми глазами. Разговор шел по французски. — Бог мой! — сказала де ля Рош, глядя на Заикина. — Какой великолепный экземпляр! Леже тревожно посмотрел на де ля Рош и сказал Пильскому: — Я видел мсье Заикина в прошлом году в Париже, когда он стал чемпионом мира. — Какой экземпляр! — пробормотала де ля Рош. Леже наклонился к ней и так, чтобы не слышал Пильский, тихо сказал: — Прости меня, девочка, но несколько лет тому назад, когда ты еще не была баронессой де ля Рош, а в весьма раздетом виде пела и танцевала на сцене «Фоли Бержер», я посмотрел на тебя впервые и тоже подумал: «Какой превосходный экземпляр!» Правда, потом я нашел в себе силы полюбить тебя искренно и нежно. — Ты предлагаешь мне сделать то же самое? — насмешливо спросила де ля Рош и показала на Заикина. — В отличие от меня ты вправе делать все, что угодно. — Спасибо. — Де ля Рош нежно посмотрела на Леже. — Я постараюсь пользоваться этим правом только в исключительных случаях. — Я вижу, что вы очень заинтересовались мсье Заикиным, — сказал Пильский. — Я могу представить его вам. — Прекрасно! — рассмеялась де ля Рош. — Вы не боитесь, Леже? — Нет, мадам. Сотрудничество с вами закалило меня и приучило к любым неожиданностям. — Мсье Заикин не только прекрасный спортсмен, но еще и блистательный организатор, — заметил Пильский. — Он организатор и хозяин этого борцовского чемпионата. — Сколько человек находятся под руководством мсье Заикина? — деловито осведомился Леже. — Человек тридцать, — ответил Пильский. — О!.. — презрительно махнул рукой Леже. — Мадам стоит пятидесяти. — Леже! Леже! Вы слишком самоуверенны. Взгляните, какой это мужчина! — Боюсь, что мсье Заикин так устает быть мужчиной на арене, что сразу же перестает им быть, когда сходит с нее. — Тогда вам действительно нечего бояться за себя! — Я боюсь не за себя, а за вас. Ваше спокойствие мне дороже всего. — Мадам, рекомендую вам рискнуть, — спокойно сказал Пильский. — Насколько мне известно, мсье Заикин работает на арене не в полную силу. — В таком случае, мсье Пильский, пригласите мсье Заикина завтра же на мои полеты, — улыбнулась де ля Рош и добавила: — Думаю, что мсье Леже это будет так же приятно, как и мне.* * *
На следующий день в кафе ипподрома сидели Заикин, Куприн, Пильский и их приятель журналист Саша Диабели. Уже было много выпито и много съедено. Заикин был тихо и добродушно пьян, Саша Диабели чрезвычайно весел, Пильский — озлоблен, а Куприн негромко и грустно говорил: —...и точно так же через десять лет мы, оставшись благополучными русскими либералами, будем вздыхать о свободе личности и кланяться в пояс мерзавцам, которых презираем, и околачиваться у них в передних. «Потому что, знаете ли, — скажем мы хихикая, — с волками жить, по-волчьи выть»... — Для чего?! Для чего все это нужно? — вдруг зло прервал Куприна Пильский. — Сначала мы тупо гадим под себя, а потом сами же тыкаемся носом в собственное дерьмо, чтобы лишний раз убедиться, что мы попросту омерзительны! Заикин ничего не понял и вопросительно посмотрел на Куприна. Саша Диабели расхохотался. Пильский готов был уже оскорбленно вскинуться, но Куприн спокойно положил свою руку на руку Пильского и сказал: — Ничего, Петя... Я верю, что не теперь, не скоро, лет через пятьдесят, но придет истинно русский писатель, вберет в себя все тяготы и всю мерзость этой жизни и выбросит их нам в виде простых, тонких и бессмертно-жгучих образов. И все мы скажем: «Да ведь это все мы сами видели и знали, но мы и предполагать не могли, что это так ужасно!» — Но мы-то, мы — сегодняшние, при чем тут?! — крикнул Пильский. — Мы-то кому нужны? Кому нужны мы? Заикин погладил Пильского по плечу и ласково сказал: — Ну, будет тебе, Петр Осипович... Авось и мы на что-нибудь сгодимся. Пильский зло стряхнул руку Заикина: — Ты-то всегда, во все времена будешь нужен! Не в цирке — так в кабаке вышибалой! А мы, со своими метаниями, философийками, попытками психоанализа... Со своей отвратительной интеллигентностью, назойливым проникновением в душу ближнего... Кому все это нужно, я вас спрашиваю?! Когда любая пошлая бабенка-гастролерша чуть ли не в обморок падает от собачьего пароксизма при виде вот этих идиотских мускулов! — Пильский презрительно ткнул пальцем Заикина в грудь. — И готова предать все на свете, лишь бы... — Ах, вот оно что! — захохотал Куприн. — Ну, слава Господи!.. А ведь я, грешным делом, подумал, что ты взволнован судьбой всей русской интеллигенции. А ты только про себя? — Слушайте, слушайте! — закричал Саша Диабели. — Давид возжелал женщину. Женщина предпочла Давиду Голиафа. Давид решил, что своим отказом женщина оскорбила в его лице все интеллигентское племя Давидово... — Замолчи, мерзавец! — крикнул Пильский и угрожающе встал. — Александр Иванович... — взмолился Саша Диабели. — Объясните ему, что время дуэлей давно прошло и он может просто схлопотать по морде! Куприн хохотал, а Заикин смотрел на Пильского жалостливо и участливо. Из-за соседнего столика поднялся грузный высокий херсонский помещик и, пьяно покачиваясь, попытался пройти между Заикиным и соседним столиком. Верзила-помещик не смог протиснуться в узком проходе и тогда вдруг так сильно ударил Заикина тростью по спине, что трость сломалась. — Подвинься, хам! — прохрипел помещик. Все были ошеломлены. И только Петр Пильский, маленький, тщедушный и озлобленный,- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (29) »