рукопожатием, вернее писаных векселей. Может быть, гость знал это, может быть, он догадался о том по одному взгляду на охотника, но ответил тотчас же и коротко:

— Хорошо, я вылечу.

Гость не был ни знахарем, ни фокусником, ни чародеем, потому что с внимательностыо и тщательностью, свойственными далеко не каждому врачу, он осмотрел больного, расспросил его о всех малейших проявлениях болезни. Напав на какой-то след, он сам досказал Колгую все остальное с такой точностью, что можно было подумать, будто он все две недели не отходил от постели больного, наблюдая за ним. Только после этого он ушел и вернулся с багажной сумкой, из которой извлек те шесть порошков, которые поставили Колгуя на ноги.

Обитателям древнего города Колы, как я уже сказал, все это было известно, вот почему чужеземный доктор, к тому же избравший целью своего путешествия столь рискованное место, как Умба с его Островом Духов, привлек всеобщее внимание.

Впрочем, улицы Колы невелики, а сытые лошадки путешественников с такой охотой тронулись в путь, что маленький отряд не долго тешил своим видом зрителей. Колгуй, еще бледный и худой, но сидевший на лошади с большей уверенностью, чем в постели, помахал шапкой на прощание приятелям, и «отряд» скрылся с глаз зевак.

Спутник Колгуя оказался человеком не очень разговорчивым. До самого вечера он только раз, когда, увязая по щиколотки в болоте, лошади шли шагом, открыл рот:

— Не рано ли пустились мы в путь? — сказал он и сейчас же добавил: — Хотя, вы, кажется, чувствуете себя хорошо?

— Я думаю, что нагуляю себе жиру скорее в дороге, чем дома, — пробурчал Колгуй.

Всадники пробирались вересковым кустарником. Бившиеся о колена коней, вечно зеленые листья багульника издавали горько-пряный запах, и старый охотник оживал от аромата, почти пьянел, — точно не дышал, а пил кружку за кружкой колычанское пиво, сдобренное для крепости пьянящим настоем багульника. Кисти колокольчатых цветов андромеды веселили темно-зеленый ковер болота, но лошади пугливо поднимали голозы прочь от ядовитых листьев ее, торопясь выбраться из топи на твердую почву.

— Тогда будем спешить, — отозвался спутник Колгуя сурово и замолчал надолго.

Колгуй, выбравшись из болота, молча последовал его совету и погнал своего коня вперед.

Безлесная равнина расстилалась впереди верст на десяток. Суровые зимние ветры здесь сжигают все, что поднимается выше слоя снега, прикрывающего землю зимой. Низкорослый кустарник черники и брусники казался издали ровным луговым ковром.

Кони шли тропинками, едва приметными и для острого взгляда охотника. На сотни верст здешние дороги безлюдны, и Колгуй, привыкший, плутая в болотах и равнинах, молчать целыми днями, не очень тяготился молчаливостью своего спутника.

Однако, на первом привале, после полудневного пути и тряски, после сытного завтрака, запитого чашкой спирта, когда странный путешественник нетерпеливо поглядывал на щипавших траву лошадей, Колгуй не вытерпел.

— За каким, собственно говоря, дьяволом, — сказал он без всякой учтивости, законно исчезавшей у людей среди диких равнин, нетронутых ногой человека, — несет вас, доктор, на Умбу?

Серые глаза доктора не оживились ни гневом, ни любопытством. Он ответил тихо и просто:

— Для чего бы я стал тратить время и слова на объяснение того, что вам станет ясным через два-три дня?

— Дельно сказано, — смутившись, пробормотал Колгуй и вытянулся на траве, словно не желая продолжать так ловко оборванный разговор, но тут же добавил, как будто для себя одного. — Я не верю ни в бога, ни в чорта, но без большой нужды я не потащился бы на этот остров… Я отлично знал тех топографов, которые не вернулись оттуда…

— Оставаясь в постели, вы умерли бы несколько раньше, чем мы доберемся до Острова Духов, — с едва заметной усмешкой ответил доктор.

— Что! Я разве отказываюсь итти с вами?.. — вскочил Колгуй.

— Я не говорю этого.

Можно было подумать, что разговор утомил Колгуя больше, чем седло. Он замолчал и молча пошел к лошадям.

— Я думаю, мы отдохнули довольно? — проворчал он.

Доктор молча кивнул головой, и через минуту путешественники снова продолжали свой путь.

Спокойный и ровный путь этот, то незаметной тропой пробиравшийся в зарослях кустарника, то шедший между каменных скал, по крытых ржавым мхом, то выходивший в степь, то опускавшийся в болотистые низины, длился до таинственных северных сумерек, незаметно сменивших летний день на белую ночь.

Колгуй уже начинал поглядывать во-просительно на своего спутника, помышляя об отдыхе, и тихонько приглядывался к укромным уголкам, когда тот вдруг придержал лошадь и обернулся к Колгую:

— Что это? — коротко спросил он, кивая в сторону.

Белая, прозрачная ночь сияла над миром, как загадка: не было теней, не было источника света. Все казалось прозрачным, все чудилось освещенным откуда-то изнутри. И развалины каменной стены, возвышавшейся над низкой порослью карликовых берез, были видны издалека. Колгуй весело воскликнул:

— То, что надо для ночлега, доктор. Мы не могли бы и желать здесь лучшего.

— Что это такое? — повторил тот, не замечая болтовни охотника. — Жилище?

— Да, иногда в них живут лопари… Я думаю, что им тысячи лет, и те, кто их строил, были посильнее нас… Лабиринты — называли их топографы.

— Хорошо, мы ночуем там, — вдруг согласился доктор и, круто свернув с дороги, направился к дряхлым камням с такой поспешностью, что Колгуй с недоумением погнал за ним свою лошадь, не понимая, откуда вдруг появилась в докторе такая охота к ночлегу и отдыху.

II. Следы

Тот, кому случалось забираться в глубь Кольского полуострова, встречал, конечно, как и Колгуй, исколесивший его во всех направлениях, среди зарослей карликовой березы и стелющейся по земле ивы, необычайные каменные лабиринты, где лопари, остающиеся до сих пор язычниками, приносят жертвенных животных своим сердитым богам.

Стены этих странных построек не высоки. Они сложены из огромных камней, заставляющих вспоминать о каких-то великанах, которым, казалось бы, одним только под силу могли быть подобные сооружения. Внутренность этих построек представляет собой ряд переплетающихся между собой ходами и выходами каменных коридоров. Они, кружась, в конце концов, выходят к центру лабиринта, где обычно водружен громоздкий, как скала, каменный очаг.

Привлекший внимание доктора лабиринт был брошенным на лето храмом лопарей, отправившихся к морю за рыбой. Колгуй, несколько удивленный поспешностью своего спутника, с которой тот отправился к мелькнувшей в зарослях постройке, — взглянув на нее, убедился, что это — первый такой храм, лежащий на пути к