Римом и признать его верховенство.
"Все христианския царства преидоша в конец и снидошася во едино царство нашего государя, по пророческим книгам, то есть российское царство; два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти." Когда это было сказано? Еще в 1511 году, когда монах Филофей обращался к великому князю Ивану III. С того времени ничего не изменилось, кроме усиления московско-церковной идеи. Совсем нереальным было условие князя Острожского, — тем более, что другие православные церкви были автокефальными, каждая сама собой управляла; и к общему мнению, особенно в столь важном вопросе, прийти было невозможно, даже если бы созвали Всеправославный Собор, о котором тогда никто и не помышлял.
И еще одно поражало в княжеских проектах. Князь Острожский, хоть и считал себя попечителем и защитником Церкви и вождем православного народа, поддавался сильным и очевидным протестантским влияниям. Несмотря на учение и общие взгляды Церкви, объединявшие и православных, и католиков, он ожидал при их воссоединении пересмотра многих основополагающих положений веры, особенно в вопросе о Святых Таинствах, которые считал "людской выдумкой" и хотел отменить. Другими словами, думая о соединении православия с Римом, одновременно думал о протестантизации воссоединенных Церквей. Это также было невозможно и неприемлемо ни для одной, ни для другой стороны. Церковь Русинская, вследствие невысокого образования духовенства, могла не знать многого о Таинствах; ей случалось принимать за чистую монету протестантские издания, печатаные кириллицей. Но самой своей природой она была привязана к традиции, и нельзя было ей навязывать новые учения или изменение обрядов. Могли украинские или белорусские шляхтичи в Новгородковщине или на Волыни бросать православную церковь ради протестантского собрания, но Церковь в собрание перенести не было ни способа, ни возможности. Она бы не отреклась от ортодоксии. А послетридентский Рим не для того творил контрреформацию, защищая правую веру, чтобы теперь признать себя побежденным. Все это было несбыточным.
Потий сделал правильный вывод, что произойдет одно из двух: либо князь Острожский Унии не хочет, и поэтому специально выдвигает совсем немыслимые условия, либо, будучи по имени православным, не совсем стоек в "русинской вере", и переоценивает свое влияние. Крупные магнаты, а Острожский был очень крупным магнатом, привыкли думать, что мир вертится так, как они указывают. Но это было не совсем так, хотя они этого не понимали, высокомерно переоценивая свое значение. Поэтому не следует рассчитывать на князя из Острога: разные перед ними лежали дороги. Потий уклончиво ответил князю-воеводе и сидел тихо, но делал свое дело. Объединительные совещания и переговоры русинского епископата шли уже с 1590 года, но князь-воевода не был об этом осведомлен. В 1594 году луцкий владыка-экзарх Кирилл Терлецкий собрал подписи всех епископов Церкви Русинской, кроме Потия. Почему его до сих пор обходили? Возможно потому, что он был совсем недавно поставлен на епископство, и Терлецкий, когда-то любимец Острожского, с которым позже они разошлись из-за какого-то пустяка, думал, что Потий, выдвинутый князем на владимирское епископство, является, вероятно, его искренним сторонником, верным слугой и может Острожскому весь замысел преждевременно раскрыть, — поэтому сторонился его. Он ошибался — когда, наконец-то, направился к владимирскому владыке, совсем неожиданно застал его в Торчине у латинского луцкого епископа, будущего кардинала Мацейовского, одного из польских сторонников Унии. В его присутствии Потий, которому, наконец-то, открыли тайну переговоров и их результаты, немедленно поставил свою подпись, увидев, что он не одинок в своих замыслах и что условия русинского епископата — реалистичные и достойные. С этого дня шли они с Терлецким рука об руку. Но знал он и то, что князь Острожский резко выступит против Унии. Его задело за живое, что русинские епископы решили этот вопрос за его спиной. Не мог такого простить гордый и амбициозный пан.
И вправду, когда князь узнал об этом, то его чуть удар не хватил. Назвал их предателями. Отколол от лагеря объединителей сначала львовского Балабана, а потом и перемышльского Копыстенского, киевского митрополита сильно напугал. Михаил Рагоза, в прошлом придворный писарь виленского воеводы, князя Корецкого, был человеком боязливым и нестойким, и должен был больше оглядываться на могущественного пана из Острога, который был рядом и у которого под патронатом были тысячи церквей, чем на далекого папу из Рима. Поэтому, хотя и подписал Унию, но перед Острожским отрекся. Так уж должно было быть с Рагозой: что одной рукой подписывал, другой — в случае надобности — мог замазать. Рагоза не был ни плохим, ни продажным. Был светлым человеком, и ни в чем недостойном, как его предшественника, Онисифора Девочку, нельзя было его обвинить. Но даже у тех, что саблю на боку носили, дрожали коленки, когда сенатор из Острога грозно сдвигал брови. Так и митрополит сник, когда довелось ему встать перед князем.
Потом князь отправил своего посла на протестантский синод в Торуне с призывом к совместной борьбе против католицизма, так как ближе ему — как писал — была протестантская братия, чем Рим. В конце концов и силой пригрозил королю. А собрать он мог свыше двадцати тысяч сабель.
В ноябре 1595 года епископы Терлецкий и Потий, как уполномоченные Русинского Епископата, прибыли в Рим и уже на третий день после приезда их принял папа Климент VIII. Несколько недель продолжались переговоры и беседы в ватиканских дикастериях. Посланники убедились, что Апостольская столица лучше относится к Унии, чем Польская Церковь и государственная власть Речи Посполитой. Условия и пожелания украинского епископата были полностью приняты и одобрены, — в частности — неизменность обряда, церковных канонов и обычаев, что для Церкви было очень важно. Рим не настаивал даже на добавлении своего "и Сына" в никейском Символе Веры и отказался от введения григорианского календаря в Церкви Русинской, чтобы не допустить изменений в обычаях. От короля и Сейма Рим требовал, чтобы они уравняли в правах духовенство греческого обряда с духовенством латинским и выделили епископам места в сенате (чего, однако, Польша так никогда и не выполнила). 23 декабря, в зале Константина в Ватикане, в очень торжественной обстановке был совершен акт Унии и составлены соответствующие документы на украинском и латинском языках. Позже папа специальной буллой оповестил об этом весь христианский мир.
Возвращаясь, везли множество писем папы: к
"Все христианския царства преидоша в конец и снидошася во едино царство нашего государя, по пророческим книгам, то есть российское царство; два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти." Когда это было сказано? Еще в 1511 году, когда монах Филофей обращался к великому князю Ивану III. С того времени ничего не изменилось, кроме усиления московско-церковной идеи. Совсем нереальным было условие князя Острожского, — тем более, что другие православные церкви были автокефальными, каждая сама собой управляла; и к общему мнению, особенно в столь важном вопросе, прийти было невозможно, даже если бы созвали Всеправославный Собор, о котором тогда никто и не помышлял.
И еще одно поражало в княжеских проектах. Князь Острожский, хоть и считал себя попечителем и защитником Церкви и вождем православного народа, поддавался сильным и очевидным протестантским влияниям. Несмотря на учение и общие взгляды Церкви, объединявшие и православных, и католиков, он ожидал при их воссоединении пересмотра многих основополагающих положений веры, особенно в вопросе о Святых Таинствах, которые считал "людской выдумкой" и хотел отменить. Другими словами, думая о соединении православия с Римом, одновременно думал о протестантизации воссоединенных Церквей. Это также было невозможно и неприемлемо ни для одной, ни для другой стороны. Церковь Русинская, вследствие невысокого образования духовенства, могла не знать многого о Таинствах; ей случалось принимать за чистую монету протестантские издания, печатаные кириллицей. Но самой своей природой она была привязана к традиции, и нельзя было ей навязывать новые учения или изменение обрядов. Могли украинские или белорусские шляхтичи в Новгородковщине или на Волыни бросать православную церковь ради протестантского собрания, но Церковь в собрание перенести не было ни способа, ни возможности. Она бы не отреклась от ортодоксии. А послетридентский Рим не для того творил контрреформацию, защищая правую веру, чтобы теперь признать себя побежденным. Все это было несбыточным.
Потий сделал правильный вывод, что произойдет одно из двух: либо князь Острожский Унии не хочет, и поэтому специально выдвигает совсем немыслимые условия, либо, будучи по имени православным, не совсем стоек в "русинской вере", и переоценивает свое влияние. Крупные магнаты, а Острожский был очень крупным магнатом, привыкли думать, что мир вертится так, как они указывают. Но это было не совсем так, хотя они этого не понимали, высокомерно переоценивая свое значение. Поэтому не следует рассчитывать на князя из Острога: разные перед ними лежали дороги. Потий уклончиво ответил князю-воеводе и сидел тихо, но делал свое дело. Объединительные совещания и переговоры русинского епископата шли уже с 1590 года, но князь-воевода не был об этом осведомлен. В 1594 году луцкий владыка-экзарх Кирилл Терлецкий собрал подписи всех епископов Церкви Русинской, кроме Потия. Почему его до сих пор обходили? Возможно потому, что он был совсем недавно поставлен на епископство, и Терлецкий, когда-то любимец Острожского, с которым позже они разошлись из-за какого-то пустяка, думал, что Потий, выдвинутый князем на владимирское епископство, является, вероятно, его искренним сторонником, верным слугой и может Острожскому весь замысел преждевременно раскрыть, — поэтому сторонился его. Он ошибался — когда, наконец-то, направился к владимирскому владыке, совсем неожиданно застал его в Торчине у латинского луцкого епископа, будущего кардинала Мацейовского, одного из польских сторонников Унии. В его присутствии Потий, которому, наконец-то, открыли тайну переговоров и их результаты, немедленно поставил свою подпись, увидев, что он не одинок в своих замыслах и что условия русинского епископата — реалистичные и достойные. С этого дня шли они с Терлецким рука об руку. Но знал он и то, что князь Острожский резко выступит против Унии. Его задело за живое, что русинские епископы решили этот вопрос за его спиной. Не мог такого простить гордый и амбициозный пан.
И вправду, когда князь узнал об этом, то его чуть удар не хватил. Назвал их предателями. Отколол от лагеря объединителей сначала львовского Балабана, а потом и перемышльского Копыстенского, киевского митрополита сильно напугал. Михаил Рагоза, в прошлом придворный писарь виленского воеводы, князя Корецкого, был человеком боязливым и нестойким, и должен был больше оглядываться на могущественного пана из Острога, который был рядом и у которого под патронатом были тысячи церквей, чем на далекого папу из Рима. Поэтому, хотя и подписал Унию, но перед Острожским отрекся. Так уж должно было быть с Рагозой: что одной рукой подписывал, другой — в случае надобности — мог замазать. Рагоза не был ни плохим, ни продажным. Был светлым человеком, и ни в чем недостойном, как его предшественника, Онисифора Девочку, нельзя было его обвинить. Но даже у тех, что саблю на боку носили, дрожали коленки, когда сенатор из Острога грозно сдвигал брови. Так и митрополит сник, когда довелось ему встать перед князем.
Потом князь отправил своего посла на протестантский синод в Торуне с призывом к совместной борьбе против католицизма, так как ближе ему — как писал — была протестантская братия, чем Рим. В конце концов и силой пригрозил королю. А собрать он мог свыше двадцати тысяч сабель.
В ноябре 1595 года епископы Терлецкий и Потий, как уполномоченные Русинского Епископата, прибыли в Рим и уже на третий день после приезда их принял папа Климент VIII. Несколько недель продолжались переговоры и беседы в ватиканских дикастериях. Посланники убедились, что Апостольская столица лучше относится к Унии, чем Польская Церковь и государственная власть Речи Посполитой. Условия и пожелания украинского епископата были полностью приняты и одобрены, — в частности — неизменность обряда, церковных канонов и обычаев, что для Церкви было очень важно. Рим не настаивал даже на добавлении своего "и Сына" в никейском Символе Веры и отказался от введения григорианского календаря в Церкви Русинской, чтобы не допустить изменений в обычаях. От короля и Сейма Рим требовал, чтобы они уравняли в правах духовенство греческого обряда с духовенством латинским и выделили епископам места в сенате (чего, однако, Польша так никогда и не выполнила). 23 декабря, в зале Константина в Ватикане, в очень торжественной обстановке был совершен акт Унии и составлены соответствующие документы на украинском и латинском языках. Позже папа специальной буллой оповестил об этом весь христианский мир.
Возвращаясь, везли множество писем папы: к