— А я про Москву слышал. У вас Пресня и еще Кремль есть. Мамонты-то у вас часто попадаются?
— Кости мамонта есть в музее, — добросовестно ответил завбиб.
— А я одного в тайге нашел. Ух ты, какие мослы здоровые! Семь верст их волокли... А верно татары говорят, что за всю жизнь человек только одного мамонта найти может? Если раз нашел, то другого уже не ищи, все равно он тебе не откроется?..
— Думаю, что неверно. Есть ученые, которые всю жизнь ископаемых животных ищут. Палеонтологи.
— Ну, и находят?
— Находят. Они знают, где искать.
— Ты где учился?
— В реальном училище.
— Иксы и игреки находить умеешь? Если два уравнения с иксом и игреком?
— Умею.
— И я умею. А сам сочинить задачу, скажем, про книги можешь?
— Пожалуй, смогу, — взвесив свои силы, ответил завбиб.
— А куб «мне объяснить можешь? Про квадрат-то, если около какой-нибудь цифры справа сверху маленькая двойка стоит, я знаю, а вот про кубы...
Завел такой разговор обоих в невылазные математические дебри.
Комиссар Сидоров редко что забывал и, уж конечно, никак не мог забыть о Ваньке. Однако срочные дела позволили ему добраться до музкоманды только вечером. Заглянул туда — нет парня!
— Куда моего сибирского партизана дели?
— Не знаем...
Обругал трубу за недосмотр, разогнал всех музыкантов по ротам и сам на поиски пошел. Парень как в воду канул! Уже на обратном пути, заглянув в библиотеку, обнаружил пропажу. Видит, сидят Ванька и завбиб у печки, в какую-то книжку заглядывают и что-то пишут.
Сначала, не разобрав дела, военком рассердился.
— Ты, завбиб, мне парня стихами не порть!
Однако, когда выяснилось, что стихи ни при чем, а книга не что иное, как алгебраический задачник Шапошникова и Вальцева, сменил гнев на милость и выслушал рассказ завбиба о его знакомстве с Ванькой. Недолгие размышления комиссара сразу вылились в форму распоряжения:
— Вот тебе, партизан, временное назначение: прикомандировываю тебя к библиотеке.
Этого-то завбиб и добивался (он уже как-то просил военкома прикомандировать в помощь ему писаря, но получил отказ). Теперь Ванька доказал, что и он мог быть хорошим помощником. Увы, радость хитрого завбиба была недолговечна! Военком продолжал:
— А ты, завбиб, за это новую нагрузку получишь — художественную часть.
На военной службе всякое бывает: от приказания не откажешься. Ошеломленный завбиб осведомился только, что представляет из себя «художественная часть».
— Украшение казарм. Чтобы в ротах голых стен не было, их расписать нужно. Я уже краски достал. Кисти, клей — все, что нужно, есть. Козлы, чтобы поверху лазить, тоже будут. Чтобы к третьей Октябрьской годовщине все готово было!
— Я же не художник, товарищ комиссар!
— Не художник, а это что?
Военком показал на изображение развернутой книги с написанными афоризмами.
— Книгу нарисовать просто, а человека или лошадь не могу... Честное слово, не справлюсь, товарищ военком!
— Захочешь — справишься! Пойдем посмотрим.
При входе в помещение первой же роты завбиб ужаснулся непомерной величине свежепобеленных стен: за три недели их не расписала бы сотня опытных художников-монументалистов. К чести комиссара нужно сказать, он и сам сообразил, что потребовал невыполнимого. После осмотра стен и детального обсуждения размеры заказа были снижены до некоего реального минимума: над входной аркой каждой ротной казармы должно было быть изображено что-нибудь символизирующее воинскую доблесть: скрещенные винтовки с красной звездой над ними, клинки, знамена с гербами, горны и барабаны...
В конце концов завбиб, как часто с ним бывало, сам увлекся идеей военкома, тем более что над эскизами фресок голову ломать не приходилось: мало ли заставок и виньеток можно было найти в военных книгах и журналах! Временно изменяя поэзии, завбиб утешал себя тем, что искусство живописи было не менее благородно. Что же касается монументальности, то... Автор никогда не видел в натуре лоджий Ватикана, но полагает, что сам Рафаэль подпрыгнул бы от восторга, увидев добротные стены архангельских казарм.
3.
Откуда ни возьмись,— не то с Баренцова моря, не то с самого Ледовитого океана,— пожаловал неласковый гость — ветер-поморозник. Придавили притихший город быстрые низкие облака, посыпалась с неба крупа, от которой никто никогда сыт не бывал. Пока дойдешь от Быка до Соломбальского моста, так исхлещет лоб, нос и щеки, что потом у непривычного южного человека вся кожа с лица лоскутками сойдет. Москвич-завбиб норовит засунуть под нахлобученную летнюю фуражку не только лоб, но и уши. А Ваньке — все нипочем — не то еще видал!
Деревянная набережная пуста. Под ней с гулом и плеском бушует Двина. Не барашками — матерыми белыми медведями ходят пенистые гребни темных густых волн. Неохота Двине на покой уходить, но ничего не поделаешь! Как ни бунтуй, голубушка, а придется утихомириться. Пронесет поморозник облака, наподдаст мороз, и уляжешься ты на многие месяцы под толстую ледяную шубу...
Белая пелена скрывает не только острова, но и ближайшие строения. Впереди уступами вздымаются какие-то горы. Только когда совсем близко подойдешь — разберешь, что вовсе то не горы, а закрепленные штабеля бревен. Дальше — пустой берег. Лишь кое-где, покачивая высокими голыми мачтами, поскрипывают на причалах рыболовецкие парусники.
Но вот впереди чернеет первое настоящее морское судно. На округлой корме его — четкая надпись «Георгий Седов», сделанная по всем правилам старой орфографии: «и» десятеричное, ять, твердый знак. Орфография старая, а жизнь на нем идет новая: труба дымит, на палубе копошатся люди, делая какие-то нелегкие морские дела. Ванька останавливается около корабля как вкопанный.
— Неужели в море пойдет? —спрашивает он.
Завбиб уже бывал на пристанях и кое-что знает.
— Это ледокол. Он всю зиму будет работать.
Ванька не верит.
— А когда река станет? Что же он, как паровоз, ездить будет?
Завбиб, как может, объясняет устройство ледокола.
— У него корпус очень крепкий, а нос стальной и тяжелый. Он перед собой носом лед давит.
— А
