От этих слов парень не стал менее настороженней. Наоборот заволновался. А журналист мысленно обругал себя почем зря. Не один маньяк в жизни не представится маньяком, а вот отрицание вполне послужит намек. Прекрасно давая отчет, что нужно как можно быстрее исправить сложившееся положение, Григорий взял папку с рукописью, все это время сжимаемую подмышкой и протянул ее Лисицыну.
- Николай, это твое. Там рукопись, которую ты обронил в трамвае.
В глазах парня читались смешанные чувства. И испуг, и неловкость, и где-то в глубине мелькнула искра облегчения. Все же утрата не прошла незамеченной. Потерять труд, над которым корпел долго и мучительно очень и очень жалко.
Нерешительно Лисицын взял протянутую папку, буркнул спасибо и замешкавшись, спросил, краснея:
- Вы прочли ее?
Щеки парня зардели от смущения.
- Прочел, - не стал лгать журналист и ответил не дожидаясь столь важного для любого писателя вопроса: и мне понравилось. Честно.
- Не врете? - еще больше смутившись спросил парень.
- Не вижу смысла врать. - Ответил просто Туполев. - Да и зачем мне это? Мы не знакомы, не друзья, смысла лести я не вижу. А повесть хорошая. Это я тебе как литератор говорю.
Теперь в глазах Николая светилась неподдельная радость и ликование, а вот испуг провал вовсе.
- Так вы значит писатель? - восторженно спросил Лисицын, глядя на Туполева теперь уже по особому, будто рядом стоял кумир.
- Журналист. Публицист. - ответил мужчина. - Ну, и немного писатель.
И снова Туполев увидел смену эмоций, отображенных на лице молодого человека. Радость немного убавилась. Все же по мнению Николая журналисты славились куда меньше, нежели писатели. Пьедестал заметно стал ниже. Кумир померк.
Григорий улыбнулся и продолжил:
- Ты извини, что прочитал. Без спроса это не принято. Не удержался. Я человек от природы любопытный, а уж такая ситуация сама по себе оказалась притягательной: трамвай, спешка, забытая рукопись. Интригует ведь.
- Да я не обижаюсь. Спасибо вам. Сам бы я не рискнул ее показать. Страшно.
Туполев понимающе хмыкнул и промолчал. Молодость полна ярких эмоций, и положительных, и отрицательных. Страхи сильны, радость необъемлима. И первая работа, написанная с любовью, кажется величайшим трудом. И горько осознавать, что для других людей это просто очередное творение. Причем даже написанное не ахти как. С ошибками во всем, в чем только можно. Опыт приходит с годами, но и ведь и понимание происходящего тоже приходит с годами. Вот такой получается каламбур.
Николай боялся насмешек, критики или самого страшного: отсутствия всяческого интереса. Ведь критика по своей сути не так пугает, она несет и сор, и полезную пищу для размышлений. Куда хуже скупое клеймо - не понравилось, не интересно.
Они прогуливались, бредя просто вперед. Человек, уже нашедший себя и свое призвание в жизни. И человек, стоящий в самом начале пути.
- Как вы считаете, ей понравится? - неловко спросил Николай после молчания. Было видно, что парень долго хотел и не решался задать вопрос, не дающий покоя.
Это "ей" прозвучал, будто Григорий знал о ком идет речь. Мужчине представилась девушка, симпатичная, милая, ожидающая, куда более решительных действий от смущенного и неуверенного в себя молодого человека. Туполев мог дать разные ответы, но произнес именно нужное в данный час:
- Понравится. - сказал он коротко и добавил: - Главное не стесняйся. И все получится, вот увидишь.
- Мне бы вашу уверенность, - тихо откликнулся Лисицын.
"Эх, молодость", - подумал журналист, глядя на парня. - "Эх, глупость".
Неожиданно Григория посетило то редкое и необычное чувство, названное французами "дежавю". А в следующий миг мужчина вспомнил ночную бессонницу, как он курил на балконе, а внизу, невидимые его взору, стояли парень и девушка, и доносился их диалог. Тогда не прозвучало никаких имен, но отчего-то Григорий знал. Именно знал, кем был тот нерешительный парень, так и не поцеловавший свою спутницу перед расставанием.
Туполев взглянул на Николая, но молодой человек не знал, что промелькнуло в мыслях у спутника, и шел невозмутимо, крепко сжимая папку.
СНОВА НА СТАНЦИИ "ТИХАЯ"
Еще у любого произведения есть конец. По-другому просто нельзя.
Они подошли к перрону и крепко обнялись, прощаясь.
Прощаться всегда неловко, особенно с близкими и дорогими людьми. Особенно, когда прощаетесь, зная, что в следующий раз увидитесь нескоро.
Нужных слов не находилось. Так тоже бывает.
- Счастливого пути! - проронил Володя. - Когда доберешься - дай телеграмму.
- Обязательно, - подтвердил Григорий, неловко поправляя сжатый в руке чемодан.
- Как будет отпуск, вновь приезжай.
- Ну уж нет, - Туполев рассмеялся, - теперь жду ответного визита к нам в столицу!
- Постараюсь, - кивнул Петренко без уверенности в голосе.
Снова неловкая пауза. И голос из ретранслятора, сообщающий об отбытии поезда.
- Ну до встречи, брат, - произносит на прощание Туполев. И мужчины снова крепко обнимаются.
А затем Григорий направляется в свой вагон к ожидающей его проводнице. А Володя остается на месте, смотреть, как медленно набирая скорость отдаляется поезд...
Туполеву снился сон. Хороший, добрый. Сон о том, как в холодную по осеннему ночь, идут прижимаясь друг к другу парень и девушка. Они идут по ночному городу. И пусть мужчине не видно их лиц, он уверен, что они улыбаются.
А еще отчего-то Туполеву отчетливо видна деталь: букет, что девушка крепко сжимает в руке.
Букет, в этот раз, верно нашедший нужного адресата...
- 22 -