неотвратимых формальностей, прокручивая параллельно и с поразительной скоростью все мыслимые последствия исчезновения. Прокрутив сполна, она позвонила своему адвокату и долго с ним беседовала. После чего успокоилась окончательно.

***

На первой попутке, с розовощеким фермером на громыхающей колымаге, он добрался до крохотной деревушки в окрестностях Фаджионы. Вокруг простирались поля подсолнухов и кукурузы, а выше, холмами, карабкались стройные ряды виноградников. Светило солнце. Земля пружинила под ногами и - удивильное дело! - имела запах! Она пахла солнцем, настоянными на нем травами и собою самой. И он вдохнул всё это - быть может, впервые за десятилетия вообще по-настоящему вдохнул. И улыбнулся. Тоже, впервые по-настоящему. Деловито жужжали шмели. Сверкали на солнце стрекозы. И пахла земля.

Первым делом в подсолнухи полетели оба его новомодных айфона. Подсолнухи едва поклонились в знак принятия подношения и вновь обратились к солнцу. Потом он заметил пугало. Оно успело изрядно обветшать за прошедшую зиму, а потому разжилось его пиджаком - стильным, небесного цвета аксессуаром от Армани, и таким же нашейным платком. Немного поразмыслив, он счёл вполне уместным дополнить его деревянную руку часами от Картье - платиновыми, с 18-ти каратными камнями и вечной атомной батарейкой. Часы смотрелись вполне импозантно. И он вновь улыбнулся.

Вторая попутка увела его дальше, куда-то вглубь холмов, пока он не попросил выпустить ег на мосту через какую-то речку. Как оказалось, то была Флуме Вера. Там он распрощался со своим бумажником - пухлым, лосиной кожи, с дюжиной золоченых банковских карт, крошечным, супермодерным ноутбуком и пачкой визиток и удостоверений, открывавших ему вход и допуск куда угодно. Оставив себе лишь небольшую сумму наличными, он подержал бумажник над водой, разжал пальцы и внимательно проследил за его полётом вниз, в древний ил, на вечное упокоение. Тоько тогда он почувствовал себя по-настоящему свободным. И тут же ощутил зверский голод.

В семейной харчевне неподалёку ему сообщили, что только что освежевали нежнейшего кролика, под имбирем и базиликом, каштанами и местными травами. Вино тоже было местным, совсем молодым, вкуса мёда и цветом настоенного на тех же травах солнца. Никогда в жизни не ел он ничего вкуснее. "Скажите, - спросил он трактирщика, - а нельзя ли тут в округе устроиться на ферму - виноград собирать, ухаживать за лошадьми или ещё чего?" - и получил утвердительный ответ. "Конечно, - ответствовал хозяин, так и сияющий от похвал в адрес своей кухни, - я могу и сам у кузена спросить, если сеньора не слишком волнует высота оплаты" . Совершенно не волнует, - заверил он.

И всё же, что-то неотвратимо влекло его дальше. Так что он, от души поблагодарив, заскочил в проезжавший мимо редкий автобус и тот повёз его дальше, бог весть куда.

К вечеру он добрался до Флоренции и, наведя справки, без труда отыскал недорогую гостиницу, больше напоминавшую ночлежку для студентов, но с номером на одну койку, где даже не удосужились попросить его предъявить документы, спрося лишь его имя, которое он в ту же секунду придумал и произнёс с обескураживающей простодушностью. Он оплатил номер авансом с опцией на неопределенное продление, поднялся в комнатку, - крохотную и опрятную, - широким жестом швырнул на кровать несуществующий багаж и тут же вышел, решив прогуляться.

Вечер только-только опускался на город, но фонари уже зажглись и витрины магазинов так и сверкали упаковками и диковинками. Казалось, вся Флоренция - один сплошной праздничный подарок и, как и всё в Италии, наполовину сказочная, по-хорошему декоративная, так что всё происходящее с тобой воспринималось настоящим лишь в малой степени, тогда как большая, превалирующая над сознанием часть, виделась невсамделишной, словно происходила не с тобой, а с неким отстраненным персонажем, пусть в чём-то и близким тебе, схожим, но всё же не с тобой самим и, если уж чего и стоило опасаться в Италии, так это того, что сказка истает, сон развеется, и настоящее - знакомое, опостылевшее, уверенное в себе настоящее, - в полной мере заявит на тебя права, на тебя, а не на скоропостижно сыгранного тобой сказочного персонажа.

Вскользь узрев всё это очами духа, он вышел на Понте Веккьо и, как завороженный, загляделся в спокойные воды Арно, где отражалась сказка. Разноцветные блики скользили по воде и по нему самому и, чем более преисполнялся причастностью, тем сильнее росло в нём чувство всевозможностей. Ибо, коль сказка позволяет тебе войти внутрь, то уж со всеми мыслимыми и не очень последствиями.

Преисполнившись вдосталь, он продолжил путь с твёрдым намерением затеряться в этом волшебном городе, да так, чтоб не отыскаться уже никогда и, главное, не быть отысканным.

Он дал объять себя хитросплетению проулков, арок и аркад, пьяццо, анфилад и лестничных пролётов, то выбредая на более людные, то окунаясь в гулкость каменных пустот, словно горизонтально проложенных колодцев из никуда в туда же, с крохотными фонтанчиками там, где в колодце полагается располагаться источнику влаги. Камни и кладки, площади и соборы, церквушки и базилики, статуи и барельефы сменяли друг друга с неповторяемостью лабиринта, доколь не удостоверился он в своей окончательной и полной утерянности. Самым решительным образом не имел он ни малейшего понятия - ни где он, ни где его отель, ни куда следует ему идти дальше, да и следует ли.

Тогда-то он её и увидел. Витрина антикварной лавки светилась желтоватым светом, больше укрывая в сумраке, нежели оголяя, лаковую шкатулку красного дерева, серебряный портсигар с росписью, россыпь янтарных мундштуков, китайский веер, трость с набалдашником из слоновой кости, ещё шкатулку, инкрустированную перламутром, дюжину диковинных вещиц неясного предназначенья и... шарманку. Он увидел её в последнюю очередь, словно лавка специально приберегала её напоследок, проверяя на истинность намерений.

Средних размеров деревянный ящик с ручкой на боку и прорезями для звука с трёх сторон. Судя по потускневшему лаку, стершимся узорам и трещине на верхней крышке, этой шарманке был не один десяток лет. Он почувствовал, как дыхание его прервалось, а сердце забилось, будто сейчас, в этот вот самый миг, проходит он наиважнейший из всех экзаменов в жизни. И, как то обычно бывает с сердцами, оно было право. И ещё понял он, что выбора у него нет никакого - просто потому, что свой выбор он