время себя их законами. Гражданские свободы населения — впрочем, негражданские тоже — ограничивал, практически, один закон, негласно установленный новыми хозяевами жизни: население не должно предпринимать попыток вернуться в свою старую — эволюционную — нишу, а должно мирно привыкать к новой — экологической. Попытки аборигенов запустить хотя бы какие-то шестеренки в механизме загубленной промышленности не пресекались, просто все восстановленное незамедлительно и методично возвращалось Ордой обратно в состояние руин.

Столь странная колониальная политика была вполне в духе Орды, которая и сама по себе являлась довольно странным, неподвластным нормальной человеческой логике сообществом. Сформировалось это сообщество еще задолго до выхода человечества на просторы галактики, и счастье человечества, что Орда не нашла Землю до этого судьбоносного выхода. К моменту первых столкновений с Ордой землянами уже было освоено немало миров в галактике, и у них имелся достаточно мощный потенциал для достойного отпора многоликому агрессору. Многоликому — потому что Орда состояла из восьми рас, настолько между собой различных, что сама возможность общения между ними казалась вчуже проблематичной. Тем не менее все восемь рас не только общались между собой, но и говорили все на одном — и довольно лаконичном — языке. Себя они все — без различия цветов, форм и объемов — величали одрами, отчего к ним и приклеился в конце концов, с легкой руки русских, емкий социологический термин «Орда». Брать представителей Орды в плен, как вскоре выяснилось, не имело смысла: пленные расы вели себя по-разному, но одинаково неадекватно; гуманоиды обычно метались по своей темнице, как безумные, словно в поисках чего-то, неизвестно, правда, чего именно; большие многоножки — миллипиды — замирали в полной неподвижности, раззявив при этом все три пары своих слюнявых челюстей, подобрав под себя двадцать пар ног; их можно было переносить, наподобие бревен, а чтобы заставить как-то двигаться, приходилось применять электрические разряды. Все пленные гибли в течении трех суток плена без всяких видимых причин; некоторые, попав в плен, умирали сразу — это случалось, как правило, с эгзами — сферическими упругими образованиями имеющими форму светящихся золотых яиц. В плену эгзы тут же меркли, теряли ориентацию, падали, затвердевали и с этого момента уже ничем не отличались от легендарного неразбиваемого детища курочки Рябы, только Рябы уж очень больших габаритов. Что касается получения от пленных каких-то сведений — допросы людьми представителей тех рас, что оставались еще способными к какому-то общению, больше походили на беседы врачей в клинике для безнадежных психов с оными психами. Примерно тот же результат давало мозговое сканирование, плюс диагноз — что-то вроде разжижения мозгов — для тех, у кого таковые имелись. По этому поводу было выдвинуто немало версий, но общепринятой стала гипотеза роя: она объясняла многое, в том числе безумие и гибель пленных — оторванностью от общего роя. Но и эта гипотеза хромала по многим параметрам — к примеру, непонятно было, как в одном рое мог соединиться такой национальный компот, где у этого роя свиноматка, и, что самое интригующее — на что она может быть похожа, не на свиноматку же в самом деле?

Хан, впрочем, в отличии от ученых умов, предпочитал не ломать голову над проблемой Орды как социума. Он был солдатом в этой войне, для него существовали враг и задача, ради которой Хан был обучен и которая должна была привести в конце концов к победе над врагом. В последнем — то есть в нашей победе — он никогда не сомневался.

Слабый поток света из щели вновь заслонила узкая фигурка. Просочившись обратно в пещеру, Фэй, не говоря ни слова, принялась быстро одеваться.

— Уезжаешь? — спросил Хан. Она молча кивнула, вытянула из под него свою жилетку и проворно в нее вделась. Хан ожидал приглашения поехать вместе и уже имел на этот случай отговорку, но приглашения не последовало.

— Можешь взять мой «Ноумэд», — сказал он.

Она опять кивнула и наклонилась, прихлопывая магнитные застежки на ботинках. Ни благодарности, ни удивления — можно подумать, что ей здесь каждый день дарят за здорово живешь «Ноумэды»!

Словно стальное лезвие коротко резануло вдруг по изнанке сознания — опасность всегда предупреждала о себе по-разному, но Хан научился узнавать ее интуитивно-завуалированные знаки.

Рывком приподнявшись, он схватил уже готовую выскочить наружу девушку за руку. Она дернулась, но он держал крепко.

— Ты что же, даже не попрощаешься?

— От-пус-ти, — произнесла она раздельно и не оборачиваясь.

— Что там, снаружи? Говори!

Он хотел подняться, и тут она резко, по-звериному, обернулась и укусила его за руку. Иметь дело с женщинами — в плане драки — Хан не привык — если не причислять к женщинам такую разновидность одров, как хэги^[1] — и к укушению готов не был. Он разжал руку, и девчонка тут же лаской шнырнула вон из пещеры.

Взяв «Суорд» и прихватив в охапку одежду, Хан быстро переместился за небольшой выступ стены, куда свет не достигал совсем, и принялся быстро одеваться. Укус на руке побаливал.

Хан вспомнил, как ночью, увидев, что Фэй тянет руку за камень, где лежало оружие, спокойно сказал:

— Не трогай.

И, когда она отдернула руку, во избежание дальнейших поползновений добавил:

— Ударит.

Чем бы не объяснялось ее тогдашнее поведение — любопытством, или желанием украсть оружие — для Хана она, как он думал, в любом случае не могла представлять опасности. Утреннему поведению Фэй тоже можно было легко подобрать объяснение — к примеру, на ночную стоянку явился ее старый партнер и безо всякого разрешения присвоил себе ханову машину заодно с девушкой. Ситуация обидная, но наиболее в данном случае беспроблемная. Однако чутье разведчика уже подсказывало Хану, что здесь пахнет чем-то посерьезней, и без проблем ему теперь не обойтись. Одевшись, он не стал пристраивать «Суорд» на обычное место под курткой и, направляясь на выход, держал его в руке.

Никаких неожиданностей при выходе наружу на Хана не обрушилось. Солнце явно где-то уже встало, но горизонты ущелья были слишком высоки, и в его глубине пока стоял свежий рассветный сумрак, медленно оседающий на камни матовым налетом утренней влаги. Здесь, по крайней мере, все было тихо-мирно. Хан напился из струящегося неподалеку по дну ущелья ручейка, потом стал пробираться меж скальными глыбами к тому месту, откуда просматривался пятачок в степи, накрытый колпаком защитного поля. Тут его и поджидала та самая «приятная» неожиданность, то есть, говоря словами коллеги Вика Димаджо —