листочки, осторожно…

Из парадной вышел юноша с выгоревшими бровями. В руках фикус. За ним еще один с двумя чемоданами.

— Много еще там? — громко вопрошает старший, помогая взвалить цветок.

— Есть еще…

— Не разевай рот! Пошел! Пошел! У нас еще две заявки!

Тщательно увязаны вещи. Дрожит листьями фикус. Тележка трогается.

Маршрут следования тележки сложен и необъясним.

Через полчаса ее видели на Суворовском, потом, облегченная на два чемодана, она проследовала по Полтавской, где сделала минутную остановку и свернула к Невской лавре.

К кладбищу тележка подкатила совсем пустая, если не считать фикуса в кадке.

В районе заброшенных пакгаузов тележка остановилась и, скрипнув ржавыми рессорами, замерла в одиночестве.

Рядом, коченея на морозе, стоял фикус.

— Я тебе в следующий раз глаз выну! — бушует Федя. — Не дыбай по сторонам, когда работаешь!

«Чухонец» молчит виновато, косится на деньги.

Федор разглаживает каждую, кладет то сюда, то туда — в три стопки.

Я сижу на подоконнике, листаю журнал мод. Галка жарит яичницу.

— Хочу в Ялту, — неожиданно объявляет хозяйка. — Там Чехов жил.

— Толику денег не давать, — предупреждает Федор. — Не дорос цыпленок…

— Хочу в Ялту… Не слышишь, что ли?

— А в… не хочешь?

Федор назвал место, ничего общего не имеющее с географическим пунктом.

— У меня неврастения. Мне надо отдохнуть.

— Триппер у тебя, а не неврастения.

Заржал «чухонец».

— Да хватит вам, ей-богу… — вставляю я. — Озверели, что ли?

— Успел подхватить, Витек? — поясничает «чухонец».

— Легче! Легче! — рычит Федор, перехватывая мою руку.

Я вырываюсь и бью «чухонца» в переносицу.

— Ха-ха-ха! — заливается Галка. — Цирк на дому! Прыжки со стулом!

— Нет ли охоты зарезать? — дразню я «чухонца».

Он сидит на полу. В глазах, вместо обычной синевы, свинец.

Федор грохочет по столу.

— Кончайте, подонки!

— Ты очень шумишь, Федя, — говорю я тихо.

Взял с плиты нож с деревянной ручкой, бросаю «чухонцу» под ноги.

— Ну… — кличу я смерть. — Ну…

Оглушительно визжит Галка. Бросилась к ножу, подняла с пола.

— Вы что? Вы что?! — задыхается она словами. — Вы что, не люди?! Не люди?!

— Все, — сказал я тихо. — Извини Галочка… Это я виноват.

— Не благородствуй, — перебил «чухонец», поднимаясь с пола. — Я начал…

Дядя Федя ухмыльнулся.

— Подонки.

И добавил уже совсем весело:

— Кормить-то будешь, Галка?

Та просюсюкала нарочито капризно:

— Я в Ялту хочу…

Рассмеялись все. И она тоже.

На другой день.

— Зайка, я должен как честный человек предупредить заранее: скоро мой день рождения — пятое февраля…

Разворачиваю пакет.

— Оно очень теплое… Это шерсть. И голубое. К твоим глазам. Так вот… Я буду ждать и от тебя подарок… Р-р-р-р! Я — зверь.

Она сидит на диване мумией. Смотрит. Молчит.

Повесил платье на стул перед нею и вышел.

Наступил день обыкновенный, обычный. И никто не знает, что самой счастливой из всех женщин в этот день была Галка.

Я пригласил ее в театр. В «Комиссаржевку».

Притон «Мечта» мгновенно превратился в сумасшедший дом. Грелись на плите утюги и щипцы для завивки. В поисках чулка были вывернуты наизнанку ящики и чемоданы. Пахло паленым волосом и дрожали антресоли, с которых каждые пять минут скатывалась хозяйка и, вертясь перед трильяжем, восклицала:

— Дешевка! Вокзальная потаскуха!

Взбегала наверх и снова скатывалась, теперь уже в трикотажном костюме.

— Боже, какая я старая. Тебя примут за моего сына…

Остановилась она на белой блузке с черной юбкой.

— Проститутка! Вы посмотрите на эту шлюху! — Она тычет пальцем в свое отражение. — В театр тебе?! В театр?! На тебе! На! На!

В зеркало полетела пудреница, выпустив при этом розовое облако. За ней гребни и щетки.

Я подоспел, когда в руке был флакон с каким-то эликсиром.

— Хватит! Достаточно! Нет ничего хуже заплаканного лица. Будешь реветь — сиди дома! Чем тебе не нравится кофта? Скромно и строго.

— Да?

— Да, черт возьми, да! — терял я терпение.

— И Даниил Васильевич это же говорил.

— Какой Даниил Васильевич?!

— Режиссер… С «Ленфильма»…

Бывают мгновения, когда женщину хочется ударить. Так хочется! Но вместо этого…

— Ты с ним спала, конечно…

— Что ты! Что ты! Они там все импотенты… — (Вот видите! Ударил бы женщину ни за что!)

— А что у тебя будет в руках?

— Ой, совсем забыла!

Сумки оказались все дрянь. Была утверждена муфта из белого зайца, который, видимо, решил в середине зимы сменить шкуру.

— Я буду вся в пуху!

— Ты не будешь, надеюсь, ею махать. Это же не веер.

— Ой, как хорошо… Напомнил. У меня есть веер!

— Никаких вееров! — категорически запротестовал я.

Были забракованы также часы и немыслимый браслет: серебристый уж с глазами из бутылочного стекла.

— А это колечко?

— Можно, — сдался я.

Галка протерла запудренное зеркало и в испуге отшатнулась.

— Боже, какая я нищая…

Все грозило начаться снова. Я пошел на провокацию.

— Эта фраза типичная для проституток. Что ты постоянно клянчишь у мира?! Ты здорова, ты красива! Что тебе еще надо?!

— Шубку.

— Дура.

— Я тебе нравлюсь?

(Вот это серьезный разговор! А то — «шубка»! Смешно.)

— Безумно!

— А что мы идем смотреть?

— «Дон Сезар де Базан».

Сняла юбку, стала отпаривать ее.

— Я хочу в Испанию… Из-за меня дрались бы на шпагах. Пели бы под окном серенады… Ой!!

— Что еще?!

Щипцами поддела крышку кастрюли. Супа не было, на дне лежало черное что-то и подозрительное, оно пузырилось и угрожающе шипело.

— Суп «по-испански», — определил я, кашляя от дыма.

В фойе театра надел очки, предусмотрительно купленные накануне в магазине уцененных товаров.

— Плохо вижу издали.

— А вблизи?

Галка приблизилась вплотную, целует мне нос.

— Вблизи хорошо.

Себе купил программку, даме — мороженое. Ходим чинно по коврам, болтаем всякую бестолочь. Галка и впрямь красива. В особенности — ноги. И глаза южанки. Темно-вишневые. «Кагоровые» глаза.

— А ты где родилась?

— В Чернигове. Слыхал?

— Так ты хохлушка?

— Батько. А мамка — ленинградка… Хочу вина.

Но мы не успели: звонок приглашал в зал.

Наши места в третьем ряду. Сели. Галка