старшего в училище, ибо мы были первым выпуском реального училища.
В Немецкой слободе жили лесозаводчики, крупные купцы, пароходчики и прочие местные тузы. Жили они в одноэтажных или двухэтажных особнячках за высокими заборами, жили отъединённо, глухо, замкнуто, хотя дети их учились в общих для всех гимназиях (мужской и двух женских) и других училищах, и ассимиляция «немцев» шла постепенно и неотвратимо своим исторически обусловленным порядком.
Немецкая слобода была самой чистой и благоустроенной частью города. За ней уже лежала буйная слободка - Кузнечиха, а через речку - рабочая и морская Соломбала, расположенная на островах, которые каждую весну во время паводка заливало так, что соломбальцы плавали по улицам в лодках.
Главной примечательностью города была, конечно, многоводная и широкая Северная Двина с фарватером в двадцать метров глубиной, по которому могли ходить и океанские пароходы. А приходили пароходы, шхуны и другие суда в Архангельск за лесом, овсом, смолой, льном, пушниной, пенькой и другими товарами со всего света, так что в архангельском порту, летом очень людном, пёстром и оживлённом, можно было встретить и датчанина, и норвежца, и немца, и англичанина, и голландца, и австралийца, и матроса-негра, словом, кого угодно.
Торговки архангельских рыночных ларьков изъяснялись по-английски, а иностранные матросы усиленно пытались ухаживать за красавицами поморками.
Это, впрочем, было не так-то легко. Поморки, как вообще женщины на русском Севере, были свободолюбивы и горды. Рабынями они ни в обществе, ни в семье не были, ходили с мужьями, случалось, на промыслы, хорошо управлялись не только с коровами, но и с парусом, с вёслами, а иногда и капитанами бывали. Георгий Седов в своей брошюре «Право женщин на море», написанной в 1907 году, рассказывает, что «в Архангельске два раза побывал на шхуне поморки Василисы, ставшей во главе мужской команды».
А вот ещё одно свидетельство о поморской женщине-капитане. В книге «Запечатлённая слава» автор ее Борис Шергин рассказывает: «Помор Люлин привел в Архангельск осенью два больших океанских корабля с товаром. Корабли надо было экстренно, разгрузить и отвести в другой порт Белого моря до начала зимы. Но Люлина задержали в Архангельске неотложные дела. Сам вести суда он не мог. Из других капитанов никто не брался: время было позднее и все очень заняты. Тогда Люлин вызывает из деревни телеграммой свою сестру, ведет её на корабль, знакомит с многочисленной младшей командой и объявляет команде: «Федосья Ивановна, моя сестрица, поведёт корабли в море заместо меня. Повинуйтесь ей честно и грозно…» - сказал да и удрал с корабля.
- Всю ночь я не спал, - рассказывает Люлии. - Сижу в «Золотом якоре» да гляжу, как снег и грязь валит. Горюю, что застрял с судами в Архангельске, как мышь в подполье. Тужу, что забоится сестрёнка: время штормовое. Утром вылез из гостиницы - и крадусь к гавани. Думаю, стоят мои корабли у пристани, как приколочены. И вижу - пусто! Ушли корабли! Увела! Через двое сутки телеграмма: «Поставила суда в порт-Кереть на зимовку. Ожидаю дальнейших распоряжений. Федосья».
Таковы поморки. Старая новгородская порода виделась в них при встречах явственно и с первого взгляда. Они держались независимо, одевались по собственному вкусу, а иной раз подчёркнуто по старинке. Случалось, носили под платками налобные повойники, расшитые жемчугом. Жемчуг был свой, беломорский - светлый, серовато-перламутрового отлива, несколько холодноватого блеска, как и само Белое море.
Кстати, о беломорском жемчуге. Недавно один приятель мой Николай Иванович Жуков принес мне вырезку из газеты «Смена».
- Возьмите. Вы, я знаю, интересуетесь Севером, пишете о нём. Может, пригодится.
Положил вырезку на мой стол. Гляжу заголовок: «Русский жемчуг». Посмотрел на подпись внизу очерка: «А. Николов. Белое море». Прочел очерк. В самом деле, интересно, и в наши дни в диковинку. Автор очерка только что вернулся в Архангельск с рыбацкой тони от Белого моря. Он еще весь полон тем, что видел и слышал у рыбаков. Особенно запомнилась ему встреча в старой, заброшенной промысловой избушке с рыбаком Цыганковым, носившим на шее ниточку с одной жемчужиной. Об этой жемчужине и разговорился очеркист с Цыганковым.
- Откуда у тебя?
- А и сам толком не знаю. У деда их полна нитка была. Он-то те бусины с шеи не сымал…
- А давно жемчуг тут добывали?
- В двадцатом годе ещё был промысел. Был. Точно. Старик в Нименьге жил, знал секреты разные про жемчуг. Тут так: добыть-то его, может, и добудешь, дак ведь сырая она, жемчужина. Главное - блеск ей дать. Да чтоб не тускла с годами, всё время светла была, слезой лилась. Раньше эти ракушки в Онеге попадались, в Сюзьме, а особенно их было в нашей Казанке. Разные сюда люди наезжали: попортят, перегубят полреки, на новую переметнутся… С ею ведь как надо: защепом со дна ракушку подымешь, на солнышке малость подержать требуется. Створенки раскроются, ты костяной лопаточкой, крохотной такой лопаточкой, и скоблишь жемчужину. А ракушку - в воду, чтоб дальше жила…
- И много жемчужин попадалось?
- Дак ведь как считать: на сотню ракушек - три-четыре случалось.
«В старину считалось, что жемчуг даётся только тому, у кого на совести никакого пятна нет. А если лежит за душой грех - пустое дело идти на промысел. Хоть тыщу раковин прошарь - пусто. Ловцы шли на реку, как на святое дело. Загодя в бане мылись, чистые рубахи доставали. И боже упаси было во время промысла ругнуться или обидное слово товарищу молвить. А уж попадётся жемчужина ровная да горошистая - это, значит, за добро награда, а не просто так - лёгкий фарт. Сразу бусинку в рот, под язык, чтоб затвердела, чтоб ярким солнцем не пережгло».
Дальше очеркист рассказывает: «Прошлым летом я был в Архангельске. Начальник «Севрыбвода» Александр Ильич Бурков рассказывал о сёмге, мимоходом упомянул о раковинках-жемчугоносницах:
- Хотим вот группу специальную снарядить на Казанку, на участок Кривец. Думаем отыскать старые промысловые места. Как-никак лет тридцать-сорок раковины не беспокоили. Может, новая колония народилась. Иностранцы-ювелиры вдруг, понимаете, вспомнили о русском жемчуге. А у нас, к сожалению, из старых артельщиков почти никого не осталось. Многие секреты со стариками ушли. Всё заново начинать надо».
Однако оставим жемчуг, который доводилось иной раз видеть на повойниках поморок, и вернёмся к самим поморкам. Поморы и их жены наводняли город в осенние месяцы по окончании промыслов на Мурмане, особенно в сентябре, когда в городе шла Маргаритинская
В Немецкой слободе жили лесозаводчики, крупные купцы, пароходчики и прочие местные тузы. Жили они в одноэтажных или двухэтажных особнячках за высокими заборами, жили отъединённо, глухо, замкнуто, хотя дети их учились в общих для всех гимназиях (мужской и двух женских) и других училищах, и ассимиляция «немцев» шла постепенно и неотвратимо своим исторически обусловленным порядком.
Немецкая слобода была самой чистой и благоустроенной частью города. За ней уже лежала буйная слободка - Кузнечиха, а через речку - рабочая и морская Соломбала, расположенная на островах, которые каждую весну во время паводка заливало так, что соломбальцы плавали по улицам в лодках.
Главной примечательностью города была, конечно, многоводная и широкая Северная Двина с фарватером в двадцать метров глубиной, по которому могли ходить и океанские пароходы. А приходили пароходы, шхуны и другие суда в Архангельск за лесом, овсом, смолой, льном, пушниной, пенькой и другими товарами со всего света, так что в архангельском порту, летом очень людном, пёстром и оживлённом, можно было встретить и датчанина, и норвежца, и немца, и англичанина, и голландца, и австралийца, и матроса-негра, словом, кого угодно.
Торговки архангельских рыночных ларьков изъяснялись по-английски, а иностранные матросы усиленно пытались ухаживать за красавицами поморками.
Это, впрочем, было не так-то легко. Поморки, как вообще женщины на русском Севере, были свободолюбивы и горды. Рабынями они ни в обществе, ни в семье не были, ходили с мужьями, случалось, на промыслы, хорошо управлялись не только с коровами, но и с парусом, с вёслами, а иногда и капитанами бывали. Георгий Седов в своей брошюре «Право женщин на море», написанной в 1907 году, рассказывает, что «в Архангельске два раза побывал на шхуне поморки Василисы, ставшей во главе мужской команды».
А вот ещё одно свидетельство о поморской женщине-капитане. В книге «Запечатлённая слава» автор ее Борис Шергин рассказывает: «Помор Люлин привел в Архангельск осенью два больших океанских корабля с товаром. Корабли надо было экстренно, разгрузить и отвести в другой порт Белого моря до начала зимы. Но Люлина задержали в Архангельске неотложные дела. Сам вести суда он не мог. Из других капитанов никто не брался: время было позднее и все очень заняты. Тогда Люлин вызывает из деревни телеграммой свою сестру, ведет её на корабль, знакомит с многочисленной младшей командой и объявляет команде: «Федосья Ивановна, моя сестрица, поведёт корабли в море заместо меня. Повинуйтесь ей честно и грозно…» - сказал да и удрал с корабля.
- Всю ночь я не спал, - рассказывает Люлии. - Сижу в «Золотом якоре» да гляжу, как снег и грязь валит. Горюю, что застрял с судами в Архангельске, как мышь в подполье. Тужу, что забоится сестрёнка: время штормовое. Утром вылез из гостиницы - и крадусь к гавани. Думаю, стоят мои корабли у пристани, как приколочены. И вижу - пусто! Ушли корабли! Увела! Через двое сутки телеграмма: «Поставила суда в порт-Кереть на зимовку. Ожидаю дальнейших распоряжений. Федосья».
Таковы поморки. Старая новгородская порода виделась в них при встречах явственно и с первого взгляда. Они держались независимо, одевались по собственному вкусу, а иной раз подчёркнуто по старинке. Случалось, носили под платками налобные повойники, расшитые жемчугом. Жемчуг был свой, беломорский - светлый, серовато-перламутрового отлива, несколько холодноватого блеска, как и само Белое море.
Кстати, о беломорском жемчуге. Недавно один приятель мой Николай Иванович Жуков принес мне вырезку из газеты «Смена».
- Возьмите. Вы, я знаю, интересуетесь Севером, пишете о нём. Может, пригодится.
Положил вырезку на мой стол. Гляжу заголовок: «Русский жемчуг». Посмотрел на подпись внизу очерка: «А. Николов. Белое море». Прочел очерк. В самом деле, интересно, и в наши дни в диковинку. Автор очерка только что вернулся в Архангельск с рыбацкой тони от Белого моря. Он еще весь полон тем, что видел и слышал у рыбаков. Особенно запомнилась ему встреча в старой, заброшенной промысловой избушке с рыбаком Цыганковым, носившим на шее ниточку с одной жемчужиной. Об этой жемчужине и разговорился очеркист с Цыганковым.
- Откуда у тебя?
- А и сам толком не знаю. У деда их полна нитка была. Он-то те бусины с шеи не сымал…
- А давно жемчуг тут добывали?
- В двадцатом годе ещё был промысел. Был. Точно. Старик в Нименьге жил, знал секреты разные про жемчуг. Тут так: добыть-то его, может, и добудешь, дак ведь сырая она, жемчужина. Главное - блеск ей дать. Да чтоб не тускла с годами, всё время светла была, слезой лилась. Раньше эти ракушки в Онеге попадались, в Сюзьме, а особенно их было в нашей Казанке. Разные сюда люди наезжали: попортят, перегубят полреки, на новую переметнутся… С ею ведь как надо: защепом со дна ракушку подымешь, на солнышке малость подержать требуется. Створенки раскроются, ты костяной лопаточкой, крохотной такой лопаточкой, и скоблишь жемчужину. А ракушку - в воду, чтоб дальше жила…
- И много жемчужин попадалось?
- Дак ведь как считать: на сотню ракушек - три-четыре случалось.
«В старину считалось, что жемчуг даётся только тому, у кого на совести никакого пятна нет. А если лежит за душой грех - пустое дело идти на промысел. Хоть тыщу раковин прошарь - пусто. Ловцы шли на реку, как на святое дело. Загодя в бане мылись, чистые рубахи доставали. И боже упаси было во время промысла ругнуться или обидное слово товарищу молвить. А уж попадётся жемчужина ровная да горошистая - это, значит, за добро награда, а не просто так - лёгкий фарт. Сразу бусинку в рот, под язык, чтоб затвердела, чтоб ярким солнцем не пережгло».
Дальше очеркист рассказывает: «Прошлым летом я был в Архангельске. Начальник «Севрыбвода» Александр Ильич Бурков рассказывал о сёмге, мимоходом упомянул о раковинках-жемчугоносницах:
- Хотим вот группу специальную снарядить на Казанку, на участок Кривец. Думаем отыскать старые промысловые места. Как-никак лет тридцать-сорок раковины не беспокоили. Может, новая колония народилась. Иностранцы-ювелиры вдруг, понимаете, вспомнили о русском жемчуге. А у нас, к сожалению, из старых артельщиков почти никого не осталось. Многие секреты со стариками ушли. Всё заново начинать надо».
Однако оставим жемчуг, который доводилось иной раз видеть на повойниках поморок, и вернёмся к самим поморкам. Поморы и их жены наводняли город в осенние месяцы по окончании промыслов на Мурмане, особенно в сентябре, когда в городе шла Маргаритинская
