флюиды, ведь не зря же старшая воспитательница использовала в своем либретто его светлый образ. Да любая мафия трижды застрелилась бы на первом же суку за возможность им обладать. Лувр и Эрмитаж передрались бы! Это был почти метровой высоты и соответствующих объемов сосуд из потускневшего от времени серебра с вычурными стенками и золотыми накладками и обводами, с гладкими белыми ручками — те самые перламутр и слоновая кость, — с финтифлюшечками, ажурной золоченой головкой краника и короной и желтоватой (видимо, тоже золотой) толстой пластиной внизу с гравировкой. Оторвавшись от вожделенного клада, вынув свечку из фонарика, знаменитая сыщица разбирала надпись: что-то о даре князю Пасъкевичу-Эриванъскому от Его Императорского Величества по случаю некоего события и заслуг перед Отечеством.

— Они везде столько твердых знаков лепили? — спросила Катька недовольно: надпись была мелкая, витиеватая и плохо читаемая.

Генаша и Максим сидели и пялились на раритет, как на икону. Выражение лиц у них было благоговейно-одинаковое.

— А что вы будете с ним делать? — поинтересовался Даник, пальцем проводя по прохладной поверхности: небось, в музее такое потрогать не дадут! — Классная штука. Историческая, опять же.

— Если… если вы ее переплавите, я вас исцарапаю, — внезапно очнулась Катька. — В милицию сдам. Сама!

Генаша заслонился руками: да я вроде и не собирался…

— Такое только на «Сотбис» выставлять, — пробормотал Максим. — Это аукцион, международный, — поторопился объяснить он для Катерины.

(Та тут же перестала дуться и хмурить брови.)

— Ага. Чтобы в контрабандисты записали. Или разорили налогами.

— Заплати налоги — и умри спокойно.

— А музей денег не даст. Он бедный!

— А пусть… а пусть…

— Пусть Валькира решает, — тихо сказал Гена. — Я Степу спрашивал, он согласен.

Катька помолчала, переваривая сообщение и, несмотря на то, что другие сыщики настойчиво дергали ее за руки и одежду, уткнула в грудь физруку острый ноготь и спросила с угрозой в голосе:

— А почему тогда вы с Жабочкой целовались?

Генаша сокрушенно выдохнул:

— Чтобы не упускать барак из поля зрения.

— Но это же нечестно!

Он виновато развел руками:

— Я понимаю. Но в тот раз ничего лучше не придумалось. Да Ируська еще… и Терминатор.

Сочувствуя ему, все дружно вздохнули.

— А Кира?

Физрук замолчал, как партизан. И сразу стало ясно, что Валькира — это серьезно. И, чтобы завоевать ее, действительно нужны потрясающие подвиги. Хотя бы поставить этот исторический самовар ей утром на окошко… Катька по привычке склонила голову к плечу с выражением: ну и глупенькие мужчины, разве не видно, что ты и так Кире нравишься?..

— Дело закрыто, — сказал Максим и в подтверждение захлопнул знаменитую кожаную тетрадку. — Вот… — он вынул с привычного места и передал Генаше его дневник. Геннадий Андреевич прижал дневник к груди.

— А что теперь? — вздохнул он.

— А теперь — можете идти. Вы оправданы и свободны. Но если возникнет какая-то загадка, — окликнул его Максим, — обращайтесь в наше бюро!

— Бюро? — колко переспросила Катька.

— Ну, к команде, — поправился Максим. — И мы…

— Всегда готовы ее разгадать!! — прокричали они хором и впряглись в исторический самовар: нельзя же оставлять человека без помощи. Катька сгребла жестяные фонарики. Как бы ни ворчал Максим, ей еще хочется поиграть. Имеет право. Вот так!

Возле заброшенного барака снова стало темно и тихо. И одна только сова, вылетевшая на охоту с чердака восьмого отряда, видела, как сгустившийся между соснами над тропинкой туман весело подмигнул несуществующим глазом, отфутболил с дорожки камешек, распростерся над крышей барака и нырнул в зацементированную печную трубу.