безмолвный экран вдруг вспыхивает ослепительно белым светом. И тогда…

Я украдкой посмотрел на контролершу: а вдруг она пожалеет меня?.. Это была полная, уже пожилая тетя. Как старый и неподкупный страж, стояла она у входа, и никто еще не отваживался пройти мимо нее без билета. Она быстро и ловко отрывала билеты, отталкивая время от времени закрывающуюся половинку двери. И тогда я стал придерживать дверь, чтобы она не закрывалась. Я придерживал дверь и думал: «Наверное, она заметила меня, но ей пока неудобно пропустить без билета. Какая добрая и умная тетя!.. Вот пройдут все, тогда…»

Но шло время, и ничего не менялось. Появились, правда, какие-то мальчишки. Они суетились около дверей, что-то оживленно и деловито обсуждая. И вдруг один из них рванулся к контролерше и, низко пригнувшись под ее вытянутыми руками, юркнул в зал. Мальчишки радостно загалдели. Контролерша закричала, и в зале поднялся шум. Слышался отдаленный топот, чьи-то удивленные возгласы.

Потом все стихло, и я почувствовал смутную радость: один из нас все же попал туда…

Но грянула музыка (это заиграл в фойе оркестр), и под звуки марша из зала вышел разрумянившийся дядя — он вел мальчишку за ухо. На лице у дяди было торжество победителя, у мальчишки — жестокое разочарование.

Теперь мне было все равно: и гул веселой публики, и синие билеты, и белый экран. Я совсем уже собрался домой, но тут двери распахнулись, и все хлынули в зрительный зал.

Как я верил… даже сейчас…

Первый звонок. За ним последовал второй… Третий… Все было кончено.

В зале давно уже было темно, фойе стало пустым и скучным, а контролерша захлопнула передо мной дверь. Но, когда я окончательно понял, что все потеряно, что не видать мне ни корабля, ни моря, ни сокровищ, тогда я бросился вон из кинотеатра и помчался к двери, боковой двери, откуда выходили на улицу после кино. Я подбежал к ней, я припал всем телом и принялся слушать.

Я услышал шум океана, и крики чаек, и хлопанье парусов, и чьи-то голоса, протяжные и зычные, теряющиеся в шуме прибоя. Наверное, это пираты… Наверное, корабль уже вышел из Бристоля и они плывут к острову, где Флинт зарыл свои несметные сокровища. А может быть, на корабле вот-вот вспыхнет бунт или, может, они уже приплыли. Нет, нет… Еще слишком рано. Они не успели бы… Наверное, Джим сидит в бочке и подслушивает…

Оглушительно грохнул пушечный выстрел, и чей-то хриплый, зловещий голос рявкнул на весь зал.

— Три тысячи чертей!..

Да это Сильвер! Страшный одноногий Сильвер!.. Я узнал его по голосу…

Я прижался к двери теснее, затаил дыхание. Из узкой дверной щели пахнуло свежей прохладой. Это дул муссон…

Письмо

Никогда снег не пахнет так, как в детстве… А как он пахнет перед Новым годом, когда кончился последний урок второй четверти, уютный урок при электрическом свете, и впереди каникулы, двенадцать долгих прекрасных дней!

Я возвращался из школы и думал: «Как это много — двенадцать дней… Сначала пройдут три дня. Что можно сделать за три дня, даже трудно себе представить. Но это всего лишь три дня, впереди еще целых девять, в три раза больше!»

Минуты две я наслаждался тем, что делил девять на три…

Потом пройдут еще три… нет, два дня. Если три, будет уже половина…

Бесконечно долго тянулась вторая четверть. Последние две недели были особенно тяжелыми: ребята исправляли двойки. И снова мысли мои перенеслись в школу, в класс. Там остались подлежащее и сказуемое, первое из которых надо подчеркивать одной чертой, второе — двумя…

Ничего, ничего — впереди двенадцать свободных дней. Сейчас я приду домой, там тепло и вкусно пахнет. Возьму с этажерки сказки Андерсена и буду читать. Может быть, час, а может, два… Это уж мое дело…

Так думал я, подставляя язык под летящие снежинки.

Придя домой, я сорвал опостылевший шарф и, сунув свой раздутый портфель в темный угол, завалил его ворохом старья. Потом взял Андерсена.

«Снежная королева поцеловала мальчика, и его сердце превратилось в кусок льда…»

Я посмотрел во двор. За окном, как и в сказке, шел снег. Безмолвно синели пушистые сугробы. Вот… сейчас та снежинка превратится в снежную королеву… Несколько секунд я следил за большой снежинкой, примостившейся в углу рамы. Но нет, ничего не произошло.

Взгляд мой скользнул ниже, и в груди потеплело: под письменным столом стоял ящик с новогодними игрушками.

Я захлопнул книгу, выбежал в коридор и прильнул к щелке запертого чулана. Там, подпирая потолок зеленой верхушкой, виднелась елка. Я долго смотрел на ее тяжелые игольчатые гроздья и глубоко вдыхал свежий смолистый запах.

Наглядевшись, я хотел было идти в комнату, как вдруг в воздухе что-то блеснуло.

На бельевой веревке висела сосулька. Кто не знает, сколько радости может принести тающая во рту сосулька!

Я так увлекся, что не заметил, как в коридор вышла мама.

— Что ты делаешь?! — воскликнула она. — Ты же недавно болел! Вот как ты держишь свое слово?

— Больше не буду! — Изо всех сил я запустил сосульку в крыльцо.

— Сколько раз можно обещать! — продолжала мама. — Ты совсем перестал слушаться. Очень жаль, но ты сам решил испортить себе праздник: будешь сидеть дома…

Я медленно вошел в комнату. За окном все так же падал снег…

Все каникулы дома!..

Но мы же с ребятами собирались строить крепость… И кататься на лыжах… А каток? Как же каток?!

Но почему? Почему?! Что же творится на свете? Почему взрослые мучают маленьких? Что мы им сделали? Может быть, их поцеловала снежная королева?..

Но ничего! Они еще пожалеют. Ох, как пожалеют!

Я взял карандаш и листок бумаги. Из кухни доносился звон тарелок, мама готовила ужин.

«Мама, я не могу тебе выразить, как ты меня обидела, — писал я. — Мама, ты нисколько меня не любишь. Поэтому я не хочу больше жить, хотя у тебя и головная боль. Теперь тебя никто уже не будет расстраивать…»

Слезы навернулись на мои глаза.

«…Вы давно уже обещали повести меня в кукольный театр, но этого никогда не будет. Но вы сходите без меня, посмотрите…»

Я представил себе, как убитые горем мама и папа выходят из кукольного театра. Папа совсем седой.

«Какая чудесная сказка! — говорит он. — Если бы наш Вадик был с нами! (Вздох.) Бедный мальчик! Это я во всем виноват.

Я заставлял его есть гречневую кашу. И ставил в угол…»

«Не успокаивай меня, — тихо перебивает мама, — я знаю, почему он это сделал». «Почему?»

«Из-за сосульки… Если бы я только знала!..» Если бы она знала… Я снова засопел. «…До свиданья, мама и папа. В третьей четверти я, наверное, стал бы отличником…» И, обливаясь слезами, добавил: «Я плачу, но скрываю».

Успокоившись, я с