Андрей БАБИЦКИЙ НА ВОЙНЕ

По книге, которая увидит свет в парижском издательстве «Робер Ляфон». Здесь перепечатывается без ведома автора по передачам радио «Свобода»

В зимнюю ночь под деревом сидят легко одетый мужик и птичка. Лютый мороз, они уже чувствуют приближение смерти, и птичка обращается к ночи

— Ну, мы-то, понятно, сейчас умрем. А ты-то как останешься наедине с этим лютым морозом?

Чеченская притча

Глава 1 Первая война. Дагестан. Начало Второй войны

В декабре 1994 года, когда российские войска вошли в Чечню, я, несмотря на то что в этот момент не работал журналистом, понял, что мне сложно жить так, будто ничего не происходит. Телевизионные картинки, демонстрировавшие бесконечные караваны бронетехники, которые вкатывались в незнакомую мне южную российскую республику, задевали меня лично.

Это было открытое, не имевшее никаких понятных объяснений насилие. Для меня было очевидно, что Россия выбирает свое будущее, что она по воле своих политиков ввязывается в скверную историю, которая будет, возможно, стоить ей недавно обретенной свободы.

Есть некий предел произвола для любой власти. Если она начинает беспорядочно убивать своих граждан, то это начало разрушения нравственных основ нормальной жизни, для меня неразрывным образом связанных с абсолютным признанием неприкосновенности любого человеческого существа. Его можно — и очень часто стоит — наказывать, но только по выверенным и неукоснительно соблюдаемым правилам, в которых заложено представление о достоинстве и свободе человека. Понятно, что война — это такое особенное, экстремальное состояние человеческих отношений, когда убивать необходимо, но по какому-то очень точному нравственному и юридическому расчету. Я не мог не поехать на Северный Кавказ, поскольку был уверен, что вот эта вот нерасчлененность, хаотичность смертоубийства очень быстро подведет черту под всеми надеждами на нормальное будущее. Я и сегодня окончательно не потерял надежду, что России суждено стать свободной страной, где власть лишена возможности произвольно выбирать себе человеческие мишени.

В конце 1994 года Россия несколько месяцев снабжала чеченскую оппозицию оружием и деньгами, предполагая, что ее руками удастся сбросить Джохара Дудаева. В ноябре первая танковая колонна, которую ввели в Грозный люди вскормленного Москвой оппозиционера Умара Автурханова, была в одночасье разбита. После этого в Кремле было принято решение начинать военные действия.

Перед вводом войск российская авиация бомбила Грозный. Гибли люди, но российское руководство с удивительным упорством утверждало, что не знает, чьи самолеты бомбят город.

В начале войны чеченское ополчение было еще очень неопытным. В Грозный стекались толпы не умевших воевать вооруженных крестьян. Первоначальные победы чеченцев в столице были достигнуты очень незначительными силами — две-три тысячи человек. Российские подразделения вошли в Грозный на бронетехнике, не зная города, не имея хороших карт, и двинулись по заранее намеченным маршрутам.

В городе бронетехника после изобретения фауст-патрона фактически не способна воевать: ее легко обстрелять с любой точки — из-за угла дома, из окна… Поскольку бронеколонне трудно развернуться, подбивают первую и последнюю машины, а потом расстреливают все остальные — техника сопротивления очень проста.

То, что министр обороны Грачев завел в город бронетехнику, несмотря на ноябрьское фиаско, свидетельствует о полной неспособности тогдашнего российского генералитета спланировать военную операцию. Все делалось наспех, без серьезного плана. Мне кажется, что официальные данные, которыми впоследствии оперировал Совет безопасности России и согласно которым за время первой чеченской войны погибло около ста тысяч человек, завышены. Но все равно можно говорить о том, что счет шел на десятки тысяч. В первую войну люди не умели предохраняться. Не покидали город во время массированных обстрелов, не спускались в подвалы. Еще сохранялись иллюзии, что это недоразумение, что авиация и артиллерия наносят точечные удары по конкретным объектам. Никто не предполагал, что войска начнут тотально разрушать жилые кварталы.

Генерал Лев Рохлин начал сметать с лица земли все, что находилось на пути движения его подразделений. Первыми жертвами российской армии стали русские, которых в те годы в Чечне было очень много и которым в принципе некуда было идти.

Я попал на первую войну в начале февраля, когда бои в Грозном были уже практически завершены. Только в районе Черноречья оставались еще отряды Шамиля Басаева. Потом я стал работать на юге республики, в труднодоступных горных районах, где скрывались отряды сопротивления.

Первая война была похожа на грандиозный рыцарский турнир. Стороны еще не воспринимали друг друга как абсолютных противников — была еще жива память о жизни в едином государстве. Но первая война была жестокой по факту. Генерал Шаманов, отличившийся особой безжалостностью во время второй войны, в 1995 году, уже после мирных переговоров, начал снова захватывать чеченские села. Действовал он необычайно свирепо. В поселке Новогрозненский войска Шаманова разрушили треть или половину домов. Я помню, когда я тогда проезжал мимо по трассе Баку — Ростов, с дороги просматривалась деревня и ее как-то по-особому небрежно и демонстративно разрушенная окраина. Село Самашки было почти полностью — уже после первого захвата — уничтожено. Шамановские бойцы избивали, расстреливали и пытали местных жителей. Это было тяжелейшим шоком для чеченцев. Единичных случаев такого рода, конечно, было множество, но именно в Самашках истребление мирных жителей приобрело размах, ставший привычным во время второй войны.

Фильтрационные пункты появились еще на первой войне. Один из самых страшных был на территории Грозного — следственный изолятор, устроенный в бывшем автобусном предприятии ПАП-1.

После первой войны количество без вести пропавших чеченцев составило около полутора тысяч человек. Примерно столько же пропало и российских военнослужащих.

Надо полагать, что большинство чеченцев сгинуло именно в таких фильтрационных пунктах, где над людьми издевались, пытали их током, убивали — практика внесудебных казней процветала. На каждом блокпосту были ямы-тюрьмы. Возле селения Старые Атаги нас чуть было не посадили в такую яму, где уже сидели какие-то местные жители. Военные называли такие импровизированные тюрьмы