теперь, проснувшись ночью, попросить почитать ему что-либо из мировой классики, испытывая при этом, как в детстве, ощущение уюта, спокойствия и счастья.

А еще компьютер внимательно следил за телефоном, не позволяя звонившему беспокоить Бранли, покуда тот сам не определял, стоит ли разговаривать с данным индивидуумом.

Через месяц и неделю после того, как компьютер вошел в его жизнь, Бранли решил уволить свою единственную помощницу — мисс Элизабет Джеймс. Она была у него секретарем, выполняла различные поручения, иногда готовила и время от времени брала на себя роль хозяйки дома — в тех редких случаях, когда он собирал у себя компанию. Бранли велел компьютеру вызвать к нему мисс Джеймс и нахмурился, пытаясь вспомнить, как долго она у него трудилась: размер выходного пособия зависит в конце концов от продолжительности службы.

— Давно ли она у меня? — спросил он.

— Семь лет, четыре месяца и восемнадцать дней, — тут же ответил ящичек.

— Так много? — удивился Бранли. — Спасибо.

— Не стоит благодарности.

Компьютер говорил голосом самого Бранли, и голос этот казался похожим на голос какого-то диктора — то ли телевидения, то ли радио из стереопрограммы, а может, он слышал его по телефону. Это было все равно, что разговаривать вслух с самим собой, но ничуть не смущало Бранли. Собственная компания не тяготила его. Тяготили люди, без которых он теперь вполне мог обойтись.

Элизабет Джеймс просто преклонялась перед Бранли Хопкинсом. Пламя любви вспыхнуло в ней сразу же, как только она впервые увидела его — семь лет, четыре месяца и восемнадцать дней тому назад, — и с тех пор ни разу не угасало. Она понимала, что он холодный, бессердечный, замкнутый и эгоцентричный человек. Но она непоколебимо верила, что стоит любви коснуться его сердца, и их уже никогда и ничто на свете не сможет разлучить — счастье будет вечным. Она жила для того, чтобы дать ему это счастье. А то, что она без ума от него, Бранли стало совершенно ясно уже спустя месяц после ее зачисления в штат. Он ей сразу сказал, что отношения их — чисто деловые, и что сам он отнюдь не из тех, кто смешивает дело с весельем.

Но она так любила его, что не обратила внимания на его слова и мужественно выдерживала его бахвальство бесчисленными знакомствами с актрисами, манекенщицами, балеринами и женщинами сомнительного поведения, прошедшими через его жизнь. На другое же утро она как ни в чем не бывало появлялась снова, чтобы залечить раны его бедного сердца или той части тела, которая причиняла ему наибольшее страдание.

Бранли вначале думал, что она интересуется его деньгами, однако постепенно начал понимать, что Элизабет просто любит его, любит безоглядно и стойко. Она была всецело поглощена им, и как бы он к ней ни относился, ее любовь от этого нисколько не уменьшалась, что забавляло его. Ее нельзя было назвать некрасивой — на его вкус, пожалуй, маловата ростом и чуть полновата. Но кое-кому она, вероятно, казалась довольно привлекательной. Когда, например, во время вечеринок, она брала на себя роль хозяйки дома, многие молодые люди были от нее без ума.

Бранли улыбался про себя, ожидая ее прихода, на этот раз последнего. Он никогда и ни в чем не давал ей и малейшего повода к взаимности. Это стало для него источником иронии, своеобразным развлечением: чем равнодушнее он к ней относился, тем больше она страдала по нему. Этих женщин не переделаешь, холодно думал Бранли.

И вот она пришла. Он с интересом посмотрел на нее. Ей трудно было отказать в привлекательности: милое, нежное лицо, полные губы и глаза газели подтверждали это. Даже в деловом костюме из юбки и блузки ее фигурка могла вызвать учащенное сердцебиение не у одного молодого человека. Только не у него, не у Бранли. Ему и в студенческие годы ничего не стоило завладеть вниманием самых красивых, самых желанных женщин. Однако все они, по его мнению, были тщеславны, пусты, глухи к его внутренним потребностям. А разве Элизабет Джеймс чем-нибудь лучше?

Итак, он сидел за своим рабочим столом, на котором в этот раз не было ничего, кроме серого металлического ящичка, а Элизабет — перед ним на изящном датском стуле, сцепив на коленях руки и явно нервничая.

— Моя дорогая Элизабет, — начал Бранли как можно мягче. — Боюсь, что пришла пора нам проститься.

Ее губы приоткрылись, но она не вымолвила ни слова. Глаза ее были устремлены на серый ящичек.

— Да, — сказал Бранли, словно в подтверждение ее мысли, — мой компьютер может делать все, что делали для меня вы, и — буду с вами совершенно откровенным — делать гораздо лучше. Поэтому вы мне больше не понадобитесь.

— Я… — ее голос пресекся. — Я все понимаю.

— Компьютер вышлет вам чек на сумму вашего выходного пособия вместе с премией, которую вы, конечно же, заслужили, — добавил Бранли неожиданно для самого себя (о премии он и думать не думал — слово вылетело как-то само собой).

Элизабет опустила глаза.

— Это не обязательно, мистер Хопкинс, — ее голос снизился до неясного шепота. — И все же спасибо вам.

Бранли на мгновение задумался, пожал плечами.

— Как знаете.

Прошло несколько тягостных минут, и Бранли начал чувствовать себя неловко.

— Надеюсь, плакать вы не будете, Элизабет?

Она подняла на него глаза и с усилием сказала:

— Нет, мистер Хопкинс, плакать я не буду.

Он почувствовал огромное облегчение.

— Вот и хорошо. Я, разумеется, дам вам отличную рекомендацию.

— Мне не нужна рекомендация. В последние годы работы у вас мне удавалось выгодно помещать свои деньги. Я всегда верила в вас, мистер Хопкинс. Благодаря вам я теперь довольно хорошо обеспечена.

— Приятно слышать, — улыбнулся Бранли. — Я очень рад за вас, Элизабет.

— Спасибо. Еще раз спасибо за все.

— До свиданья, Элизабет.

Она направилась к двери, но на полпути остановилась.

— Мистер Хопкинс… — ее лицо побелело от волнения. — Мистер Хопкинс, когда вы приняли меня на работу, вы сказали, что наши отношения будут только деловыми. А теперь, когда они изменились, не могли бы вы… не могли бы мы с вами сделать их… личными?

Бранли от неожиданности вздрогнул.

— Личными?.. Мы с вами?..

— Ну да! Я у вас больше не работаю, в финансовом отношении независима. Не могли бы мы встречаться в обществе… как друзья?

— Гм! Ну конечно. Вне всякого сомнения, — он лихорадочно соображал, как ему выкрутиться из затруднительного положения. — Э-э-э, позвоните мне как-нибудь, ладно?

Заалевшись, как маков цвет, и с улыбкой, от которой растаяли бы льды Гренландии, она чуть ли не бегом направилась к выходу.

Бранли откинулся в кресле, долго и тупо смотрел на закрывшуюся дверь и