Лауреана ушла, и Луиса снова осталась одна. Совсем одна. Силы покинули ее, и она опустилась па стул. Нож выпал у нее из рук и глухо стукнулся о пол. Ей было холодно. Очень холодно.

За оконцем кричали стрижи, журчала по камням река. “Это ты виноват, Маркос, ты! Потому что Амадео...” И вдруг ей стало страшно. Так страшно, что у нее задрожали руки. “Амадео меня любил. Да, любил”. Разве могли быть в этом сомнения? Амадео был грубым, молчаливым, мрачноватым... Нежностей от него ждать не приходилось. Он не любил рассказывать о прошлом, но из тех немногих фраз, что он обронил, она поняла, что у него было тяжелое детство и безрадостная юность. Амадео был беден и зарабатывал на жизнь — себе, ей и детям, которых они могли бы иметь — непосильным трудом, подрывавшим его здоровье. А она? Была она ласкова с ним? Пожалела его хоть раз? Понимала его?

Она посмотрела на его стул, на его нестираную одежду, на стоявшие в углу ботинки с налипшей на них грязью и почувствовала, как к горлу подкатывает комок: “Если он меня любил... А вдруг он себя жизни лишил?” Кровь прилила к вискам. “А что, если и вправду?” И она больше никогда о нем не услышит? Никогда не увидит его? Никогда не будет он сидеть, задумавшись о чем-то, рядом с ней у огня — огромные руки сцеплены в замок, черные волосы упали на лоб. Усталый, печальный... Печальный! Как же она раньше об этом не задумывалась? По ее щекам покатились слезы. Она думала о сыне, которого у них не было, о склоненной голове Амадео. “Он всегда был печальный. Печальный и неразговорчивый. И в детстве был такой же — грустный, забитый мальчик. А я? Кем я была для него?”

Она вскочила со стула и бросилась к двери. Со всех ног побежала к шахте. Добежала, задыхающаяся, потная. Нет, никто его не видел. Никто ничего не мог сказать. Мужчины смотрели на нее сурово, в их глазах она читала упрек. Ей было стыдно.

Луиса вернулась домой, бросилась на кровать и расплакалась: она потеряла своего спутника жизни. “Он — единственное, что у меня было в этом мире”. Так что же: выходит, его присутствие было для нее важно? Очень важно?

В отчаянии прижимала она к груди грязную одежду и испачканные ботинки мужа. “Его присутствие. Его молчание. Его склоненная голова, полная воспоминаний. Его взгляд”. Его тело рядом с ней в постели ночью. Большое темное тело, полное жажды, которой она не понимала. Это она была бессердечной и грубой. Это она думала только о себе. Его присутствие рядом... Ладно, пусть. А любовь? Разве она не важна? “Маркос...” Снова нахлынули воспоминания. Но сейчас они стали бледными, расплывчатыми, холодными... Так что ж любовь? Важна она или нет? В конце концов, она сказала себе: “Да кто его знает, что такое любовь! Выдумки это все!”

В доме было пусто. Она была одна.

Амадео вернулся. Было уже совсем поздно, когда она увидела его, устало шагавшего к дому. Луиса бросилась к двери. Лицом к лицу застыли они на пороге, глядя в глаза друг другу, не в силах вымолвить слова. Он был грязный и усталый. Наверняка голодный. Она думала лишь об одном: “Он хотел уйти, бросить меня, и не смог. Не смог. И вернулся”.

— Входи, Амадео, — сказала она со всей нежностью, какую способна была вложить в свой грубый крестьянский голос. — Входи, а то я тут уже вся извелась.

Амадео сглотнул, обнял Луису за плечи, и они вошли в дом.

Сокровище

Марсьяль арендовал землю у Лукаса Медиодиа. Участок был далеко, за рекой, на границе с землями Пинаресов. Было Марсьялю лет сорок. Он жил холостяком, с матерью, пока та не умерла, в старом полуразрушенном домишке у дороги.

Он слыл весельчаком и любителем выпить, хотя, по общему мнению, “не злоупотреблял”. Без него не обходилось ни одно торжество, а в мае, в День Святого Креста, его не раз выбирали качибиррио — предводителем праздника, и мы до сих пор помним, как он танцевал: красный шелковый платок на поясе, в руках украшенный разноцветными лентами посох.

Марсьяль был трудягой, но зарабатывал мало.

К нам, детям, он относился с трогательной нежностью. У него всегда находилось для нас угощение — терн, сливы, соты диких пчел: он знал, что это были запретные и оттого еще более желанные лакомства. Он помнил бесчисленное множество историй про лиса и кролика. Он умел плести силки и делать дудочки из конопли. Мы его очень любили и частенько прибегали в домишко у дороги, когда Марсьяль приходил с работы.

Он встречал нас приветливо — жители гор всегда по-особенному вежливы друг с другом, и мы хорошо понимали эту вежливость, хотя она и отличалась от той, которой учили нас. Пока Марсьяль, голый по пояс, мылся у колодца, растираясь куском холстины, он здоровался с нами, обращаясь к каждому по имени, ни разу не забыв и не перепутав ни одного и строго соблюдая порядок: начинал всегда с самого старшего и заканчивал самым маленьким.

Иногда он расспрашивал нас о городе и, выслушав наши невнятные ответы, некоторое время сидел задумчиво, покачивая головой.

— Ты хотел бы жить в городе? — спросил его однажды мой старший брат.

— Не знаю, — отвечал Марсьяль, почесывая бровь. — Там, поди-ка, все не как тут.

И вдруг Марсьяль переменился. Мы узнали об этом в начале лета, когда вернулись в деревню после долгой зимы, проведенной в городе. Первые сведения поступили, как водится, из кухни. Стоило переступить ее порог, и ты оказывался во владениях Марты и служанок, а выйдя за калитку и спустившись к конюшне и коровнику, понимал, что ты в другом мире — в мире гор. Тому, кто преодолел эти два рубежа, открывались все тайны и разгадки всех загадок.

И о переменах, происшедших с Марсьялем, мы узнали там же.

— Он теперь не тот, что был, — говорил старшина арендаторов Марино. — От прежнего Марсьяля и следа не осталось. Ходит мрачный, невеселый. Точно сглазили его.

— Ничего и не сглазили, — возразила Марта. — Это его жадность сгубила.

Мы навострили уши. И вскоре уже знали: у Марсьяля появилось сокровище, и он боится, что это сокровище у него украдут.

— Сокровище?! — мы рты раскрыли от изумления. — Какое сокровище, Марино? Расскажи!

— Большое сокровище, — назидательным тоном произнес Марино, сворачивая папироску. — А нашел он его, когда землю копал.

— А тебе откуда об этом известно? — недоверчиво спросил мой брат.

— Да уж известно, — медленно, глядя прямо ему в глаза, ответил Марино. — О таком люди всегда узнают, паренек. Говорят, Марсьяль откопал горшок, полный золотых монет, и вот с тех пор он и лишился покоя. Наверное, спрятал горшок где-нибудь у себя дома, и теперь у него вся радость пропала: живет в страхе, что его ограбят. Всем повторяет, что у него ничего нет, и приходит в бешенство, стоит кому хоть слово сказать. Как