А для того чтобы мне их вправить, надо релаксацию мышцам создать, то есть ввести препарат, который мышцы расслабляет. Но при этом остановится дыхание, значит, надо его заинтубировать — трубку ему поставить в трахею. А он мордой вниз. Попробуй ему эту трубку засунь. В общем, я говорю, Михалыч, делай чего хочешь, колдуй как хочешь, трубу суй, я пока дырки зашиваю.
Я, значит, пополоскал кишки антисептиками. И, даже не одеваясь, только перчатки надел, собственно, руки помыв, я эти дырки на кишках хотя бы одним рядом швов зашиваю. Моя задача, чтоб дерьмо не текло из дыр. Я, значит, зашиваю эти восемь дырок. Я не знаю, как Михалыч, он колдун, но ему удалось воткнуть трубку мордой вниз. Пока я эти дырки зашил. Я его заинтубировал. Тогда мы его уже развернули на спину, я сделал ему лапаротомию, в смысле живот разрезал. Захожу туда, а там все индифферентно, потому что все вывалилось наружу. Соответственно, кроме этих восьми дырок в кишечнике, которые я зашил, уже ничего не было. Ну, я помыл еще раз уже хорошо кишечник, наложил второй ряд швов. Ну и все. То есть я расслабил мышцы, кишки пропихнул. Жить будет.
Ну, значит, все. Переводим в реанимацию его на носилочках, вдвоем. С утра приходит анестезистка — жена. А, говорит, да на нем как на собаке все заживет. Все хорошо! Ну, естественно, он написал «отказку», что он к дочке претензий не имеет. Сам упал на ножик — нетрезв был. Я его выписал на десятые сутки, как после аппендицита. Действительно, все зажило как на собаке, без всяких осложнений, без пареза кишечника. И вот завершение ситуации. Прошел год. Он убил свою жену. Он проломил ей череп кирпичом на автобусной остановке. И я сел и задумался. И вот здесь вот самый интересный философский момент: надо было мне его спасать, не надо было спасать?
Такая вот как бы работа.
У каждого хирурга — свое кладбище
Кроме веселых историй с хорошим концом, запоминаются достаточно трагические ситуации. Там же в Камызяке — второй год после интернатуры — я был достаточно молодым доктором. И в ночь — где-то часа в два — привозят мужика. И у него — рак гортани. Такой уже — запущенный — с прорастанием в мягкие ткани. Он уже прошедший через онкологический диспансер, списанный на симптоматическое лечение, то есть там все уже настолько, что радикально уже не вылечишь. Вот. Его привозят в асфиксии. То есть он задыхается. Синий. Там уже прорастание трахеи такое, что воздух не идет. Одним словом, я понимаю, что в этой ситуации просто ничего не нужно было делать. И, наверное, сейчас — уже с опытом — я бы и не стал ничего делать. Это исход этого заболевания — ну, вот такой. Ну, я смотрю на это ужасное синюшное лицо. Там... Попытки вздохнуть... И я, черт меня дернул, попер на трахеостому через опухолевую ткань. Пошел. А там анатомии никакой. По сути — все опухоль. Ну, и при подходе к трахее, как и полагается, я впоролся в яремную вену. Крупная вена — основной отток крови из мозга. И начинается такое жуткое кровотечение. Фонтан черной крови, вот этой гипоксичной. Я хватаю зажимами — пытаюсь как-то остановить. Это все крошится... опухоль. Ну вот. И, в общем, вжих, и он у меня под руками уходит.
Я стою весь в этой черной крови. И хочется сдохнуть. То есть ну полное ощущение, что ты перерезал человеку глотку — и он умер. Я не знаю, чего бы было со мной, если бы не один очень хороший человек. Анестезиолог. Опытный. И душевный мужик. Вот. И он налил мне стакан спирта. Я его хряпнул. И он говорит: «Андрей, ты пойми, мотивация у тебя основная была — спасти человека. Во-вторых, ты избавил его от страшной смерти от удушья. Тут мгновенно просто — кровь ушла из мозга — и мгновенная смерть. Вот. Успокойся».
Ну и в общем я вроде как немножко отошел. А близкие его... Ну что ж, близкие. Они привезли его умирающим. Когда идешь на такие вещи, то в любом варианте говоришь, что это просто попытка облегчить его страдания. Не продлить агонию, а просто дать доступ воздуху.
И через день, когда я приехал домой после дежурства, немножко так уже успокоившись... Я вошел, снимаю с себя одежду, у меня грудь вся в этой черной крови. Я пошел в душ, все это оттирал. Вот такая вот у меня трагическая история. Это в памяти надолго остается. До сих пор переживаю.
Катастрофа
То есть ситуация сейчас в городе катастрофическая. Вот я работаю в больнице, которая работает как больница скорой помощи, то есть по экстренной патологии она оказывает помощь пять дней в неделю. Поток колоссальный. Причем у нас как бы элитный контингент бывает редко. В основном работаем с бомжами, с асоциальным элементом. И здесь ужасно. Здесь наличие полиса как бы абсолютно символично. Оно играет роль при госпитализации, потому что если нет полиса, то три дня мы можем держать человека, а с четвертого либо он платит в больничную кассу, либо мы его должны выписать. Не финансируется. Один койко-день стоит очень дорого, и, в общем, люди просто не в состоянии это оплачивать.
Ну, допустим, поступает человек более или менее приличный, с семьей, хотя бы с родственниками... Есть полис, нет полиса — все покупают медикаменты сами. Нет ничего. Есть больничная аптека, но в ней в основном закупают медика менты дорогостоящие. Рутинные препараты, которыми мы работаем, они дешевые. Вроде как люди могут купить сами. Потому что источник финансирования жутко скудный. В основном страховая медицина... мы кормимся со страховых кампаний. Должны, верней, кормиться. А получается что? Вот, например, сейчас есть монополист у нас в городе — страховая компания. И областная больница. Там народ поэлитней. И они официально подтверждают на каком-то заседании, что они должны нашей больнице городской определенную сумму, причем немалую. И меняют тарифы на оказание медицинской помощи. То есть таким образом они повышают тарифы на услуги в областной больнице и понижают в нашей. И в результате по новым тарифам они