Агген хотела было что-то сказать, но услышала грохот и, оборвав себя на полуслове, повернулась на шум.

— Ой!

Филипп поначалу счел, что это гремит гром. Однако это был вовсе не гром, а телега. Та самая, у которой Альфен подпилил ось. Мастер Фульгозий починил ее и перепродал Вицерии со словами: «Гармония безнадежно нарушена, и для приличных парольдоннеров она все равно теперь не годится. Если можно так выразиться, теперь это дамская тележка, так что забирайте ее за полцены, да глядите же, не рассказывайте маменьке, что Фульгозий-де продал вам телегу, потому что маменька ваша у меня уже побывала, и притом лично, и при сем неоднократно, и строго-настрого запрещала продавать вам телегу. Вы, говорит, то есть малютка Вицерия, страшная сорвиголова и запросто переломаете себе ручки-ножки, а это очень нехорошо для вашего будущего брака. Так что вы уж не выдавайте старика».

На Вицерии было платье парольдоннера. Свои чудные волосы она распустила, обвязав каждую прядку шнуром и прикрепив к ней бубенчик, как это делал Айтьер. Только волосы у Вицерии куда длиннее, чем были у Айтьера. Слуги тащили за ней телегу, но на слуг можно не обращать внимания — они «не считались».

Вицерия подошла к временным братьям и долго смотрела на них. Потом взяла за правую руку Филиппа и за левую — Агген.

— Филипп, — проговорила Вицерия, — хоть ты и плоскоглазый, но король научил тебя говорить за любого из нас. И я могу не скрывать от тебя ничего, потому что ты чужой и уйдешь от нас навсегда, а там, где ты окажешься завтра, никто не будет знать ни меня, ни Айтьера, ни короля, и никому не будет до нас никакого дела, и ты не сможешь воспользоваться тем, что узнал.

— Точно, — кивнул Филипп.

Тогда Вицерия сказала (а ветер дернул ее за волосы и встряхнул бубенцы):

— Как вышло, что ты умер, Айтьер?

— Мы все слишком сильно любили тебя, Вицерия, — ответил Филипп. — И я, и Флодар, мой убийца, и даже Альфен, коварный Альфен, который подпилил ось вот у этой телеги…

— И не было другой причины? — настаивала Вицерия.

— Нет. — Филипп покачал головой. Он опустил веки, чтобы образ Вицерии не отвлекал его, прислушался к себе и снова отыскал в своей душе тихий голос Айтьера: — Голосом молчания говорю тебе: прощай. Прощай, Вицерия, — повторил Филипп и взглянул прямо ей в глаза.

— Ты уходишь? — спросила она. — Прямо сейчас?

— Да, — ответил Филипп. И он не знал, кого она спрашивала — его самого или же Айтьера, но это не имело значения, потому что уходили они оба.

Вицерия встала на телегу и знаком показала, чтобы Филипп с Агген сделали то же самое.

— Мы спустимся с горы, — произнесла Вицерия. — Ни Альфену, ни Флодару, ни даже Айтьеру никогда не удавалось спуститься на телеге с восемнадцатого витка на первый… Но я уже проделывала это раньше. Никто не знал. Девушка не может быть парольдоннером, поэтому никто не видел, как я управляюсь с телегой.

Агген в волнении сжала в кулачке помпон и прошептала что-то совсем неслышное, а Филипп вдруг понял, какое желание она загадала.

— Готовы? — спросила Вицерия.

Она оттолкнулась ногой от дороги, и телега покатилась, постепенно набирая ход. Вицерия ловко, почти незаметно управляла колесами. Гремящая повозка неслась вниз, минуя изгибы дороги, и с каждым мгновением все стремительнее мелькали на обочине дома… Вот пронесся дом Айтьера, еще миг — и мелькнул и остался в невозвратном прошлом и дом самой Вицерии (ее брат Озорио стоял на крыше и следил за тем, как слуги расставляют бочки для дождевой воды), а дальше — дома Флодара, Альфена, Эрифандера, Анхарно, Хименеро…

Пряди волос Вицерии распрямились под ветром, бубенцы тряслись в воздухе, а дождь хлестал по плечам и лицу. Намокшая одежда сделалась тяжелой, облепила тело. Из-под колес телеги вылетала вода. Все тело содрогалось от бешеной скачки, в животе плясали желудок, печень и прочие важные органы, и плясали они так отчаянно, словно вовсе не осознавали своей важности для человека и не считали нужным беречь себя.

Вот уже проскочили парольдоннеры дом Агген, и темный парк, где Агген впервые встретилась с Филиппом, и училище для подрощенных детей, и главную площадь нижних витков, и обиталища простолюдинов…

Филипп кричал; кричала и Вицерия; и громко верещала Агген — а гроза буянила, набрасываясь на гору со всех сторон, тележные колеса громыхали по дороге, и люди все попрятались в домах. Вода хлестала с неба, вода взмывала снизу, из луж. Мокрые насквозь, вопили и смеялись трое на телеге — им было весело, потому что они были молоды и живы.

Стоя на крыше дворца, на самой макушке Золотой Альциаты, король смотрел на тучи, нависшие чуть выше его головы, на дождевые струи, что изливались прямо ему в глаза, и думал о дожде.

Сильный и быстрый, теплый и безжалостный, дождь до сих пор оставался юношей. «Ведь это так несправедливо! — думал король. — А некогда мы были с ним ровесниками… И с тех пор он не состарился ни на единый день — в отличие от меня. О, на много, много дней я состарился!»

Так думал всемогущий король на вершине Золотой Альциаты, а у подножия горы совсем другой человек, молодой и ничтожный, стоял, поливаемый тем же самым дождем, и в голове его царила счастливая пустота. Они были однолетками, юноша и дождь, и это порождало бездумную гармонию их отношений.

«Голосом молчания говорю тебе, Филипп: прощай», — прошептала Золотая Альциата, но Филипп, пьяный от дождя, который был ему и собутыльник, и бутылка, конечно же, не расслышал ни слова.