И боль и ненависть жуешь.

Когда затихнешь, отойдешь,

Он здесь уже, он на коленях,

И плачет и говорит: "Прости,

Не знаю как… ведь не хотел я…"

И темные слова любви

Бормочет с грустного похмелья.

Перемешались наши слезы,

И я прощаю, не простив,

И синяки цветут как розы.

. .

Мы ведь — где мы? — в России,

Где от боли чернеют кусты,

Где глаза у святых лучезарно пусты,

Где лупцуют по праздникам баб…

Я думала — не я одна —

Что Петербург, нам родина — особая страна,

Он запад, вброшенный в восток,

И окружен, и одинок,

Чахоточный, всё простужался он,

И в нем процентщицу убил Наполеон.

Но рухнула духовная стена —

Россия хлынула — дурна, темна, пьяна.

Где ж родина? И поняла я вдруг:

Давно Россиею затоплен Петербург.

И сдернули заемный твой парик,

И все увидели, что ты —

Всё тот же царственный мужик,

И так же дергается лик,

В руке топор,

Расстегнута ширинка…

Останови же в зеркале свой взор

И ложной красоты смахни же паутинку.

О Парадиз!

Ты — избяного мозга порожденье,

Пропахший щами с дня рожденья.

Где ж картинка голландская, переводная?

Ах, до тьмы стая мух засидела родная,

И заспала тебя детоубийца —

Порфироносная вдова,

В тебе тамбовский ветер матерится,

И окает, и цокает Нева.