Она лезет из кожи вон, эта Жюльетта. Предупреждает малейшие желания своих новых хозяев. Как же она боялась, что ее прогонят!.. Убиенная старая дама в полный рост на портрете в золотой рамке, который висит над камином, похоже, председательствует на этом семейном сборище.
«Я вспоминаю день, когда комиссар спросил меня в упор…» — двусмысленно начинает Марселина.
Они слышали ее рассказ раз двадцать и знают, что, когда она закончит, наступит очередь Людовика. «А я почувствовал себя не в своей тарелке, когда узнал двух инспекторов в поезде…»
Супруги Дорель проявляли явное нетерпение. Что касается Этьена, то его лицо выражало иронию и некое снисхождение. «Болтайте себе, болтайте».
Телефонный звонок заставил их подскочить. Снимает трубку Этьен. Это своего рода привилегия, которую никто и не думает у него оспаривать.
— Алло!.. Ах! Это вы, господин следователь!
Все присутствующие так и застыли на месте.
Четыре восковых манекена сидели, наклонившись вперед.
— Как?.. Да неужели?.. И он признался?.. Ах! Как же я счастлив! Да, мы как раз собрались тут все вместе. Спасибо, что вы нас немедленно известили. О! Давайте не будем больше об этом, господин следователь. Разве вы не выполняли свой долг?..
Этьен кладет трубку. Лицо его побледнело.
— Вы поняли, а?.. Убийцу, арестовали. Этот дурень только что совершил новое преступление. Какой-то псих ненормальный, два года назад его выпустили из психушки.
Последовала затянувшаяся пауза. Марселина робко спрашивает:
— А вот насчет тети Эммы, как это они установили?..
— Этот тип признался сам. Он также признал себя виновным в третьем преступлении.
— А зачем он?..
— Да незачем. Говорю вам, псих ненормальный.
Супруги Дорель, похоже, внезапно утратили дар речи. Зеркало отражает образ Марселины с ее круглыми плечами и неприятным лицом. Людовик в своем кресле кажется недоноском. Этьен плюхается на прежнее место.
Молчание воцаряется снова. Гнетущую тишину наконец нарушает голос, искаженный волнением до неузнаваемости:
— И все же, если не обнаружат никакого доказательства, то сомнение останется навсегда. Полной уверенности никогда быть не может. Людей, возводящих на себя поклепы, сколько угодно.
— Я тоже так думаю — сколько угодно! — в один голос восклицают супруги Дорель.
— Такой случай описан во всех учебниках психологии, — глубокомысленно сообщает Этьен.
Людовик снова рассаживается в своем кресле. Марселина улыбается сама себе в зеркале.
Выпучив глаза, Жермена переводит взгляд со следов грязи, которые ведут прямо к порогу погреба, на дверную ручку, испачканную кровью. Какой многозначительный след преступления! Какой-то незнакомец только что пробрался в их дом и укрылся в первом же тайнике, оказавшемся на его пути. Протянув руку, Жермена потихоньку задвинула тяжелый засов. Она спасена. Дверь была массивной, одностворчатой, с прочными перекладинами. Право же, незнакомец поступил глупо. Скоро жандармы схватят его, как мышь в мышеловке. В сущности, какой же угрожающий замысел вынашивал он, этот незнакомец? Ограбить дом, как только наступит подходящий момент? Да, по всей видимости, так оно и есть. Наверное, он шатался по улице, выглядывая, чем бы ему поживиться. Увидев, что Леопольд вышел из сада, он удостоверился, что тот не запер за собой калитку на ключ. И воспользовался предоставившимся случаем… Не запереть калитку, как, впрочем, и дверь в дом, чтобы вынудить жену выйти из спальни! В такого рода мелочности весь Леопольд. Он никогда не мог смириться с тем, что она еще нежится в постели, тогда как он уже катит по утренней прохладе. Дурачок! Да разве Жермена завидовала ему, что он ложился первым? Дурачок… и преступник! Потому что, если бы она не обнаружила этих следов, говорящих сами за себя, если бы решилась спуститься в погреб… Правда, она никогда туда не спускается. Это Леопольд идет туда загружать горючим калорифер каждое утро и каждый вечер. Каждый вечер… Внезапно ноги Жермены подкосились от волнения. Она была вынуждена присесть на кухне. Она продолжала сидеть, когда почтальон принес почту. — Вам нездоровится, мадам Бернье? — Да нет, все в порядке… Спасибо. Три письма — все адресованы Леопольду, разумеется. И газета. Она машинально раскрыла газету. «Фредерик Менешаль, убийца супругов Дориан, убежал из Центральной тюрьмы Мелюна», — сообщается на первой полосе. Она прочла статью, перечитала. В ней со всеми деталями напоминалось о зверском нападении злоумышленника, который был арестован в тот же вечер. Однако об условиях, при которых преступнику удалось бежать, известно было очень мало. Сообщалось, однако, что, похоже, он поранил себе руку. Слегка наклонившись, Жермена могла рассмотреть дверь, ведущую в погреб, а на ручке этой двери — коричневатое пятно. Она чуточку дрожала. Но не от страха. Чем она рисковала? В тот момент, когда Фредерик Менешаль взломает дверь, она будет уже далеко. Начать с предположения, что убийца попытается выйти из укрытия. Тогда как беглец думал лишь о том, как бы ему не попасться на глаза преследователей. Его можно было себе вообразить где угодно, только не в жилом доме. А ночью он отправится дальше, запасшись продуктами… Да, ясно как Божий день, что Фредерик Менешаль проведет весь день в своем укрытии, вероятнее всего, спрятавшись за кучей угля, не ведая того, что его местонахождение обнаружено и он опять стал арестантом. «Так что, — повторяла себе Жермена, — если бы я не заметила следов грязи и этого кровавого пятна, Леопольд спустился бы сегодня вечером, как обычно, в погреб и внезапно столкнулся лицом к лицу с…» Как мало нужно, чтобы изменить течение всей жизни! Чтобы сделать, к примеру, из уязвленной и увядающей жены еще привлекательную вдову, к тому же прилично обеспеченную. «Если бы я не заметила… И если бы этих следов не существовало!..» Вечером их больше не существовало. И чтобы открыть дверь в погреб, Леопольду оставалось лишь, как обычно, повернуть ручку. Тем не менее Жермена прижимала к губам носовой платок, словно желая заглушить неодолимый крик предупреждения. Пока Леопольд сходил по каменным ступенькам, его шаги становились все глуше. Затем наступила тишина, которую нарушил знакомый звук — это захлопнулась дверца калорифера… И вдруг послышался крик ужаса, изданный Леопольдом, который тут же оборвался на глухом ударе, тяжелом падении… Жермена бросилась на второй этаж, спряталась в спальне, машинально закрыла дверь на задвижку и все более нерешительным
Рассказы (1977)
Беглец
Выпучив глаза, Жермена переводит взгляд со следов грязи, которые ведут прямо к порогу погреба, на дверную ручку, испачканную кровью. Какой многозначительный след преступления! Какой-то незнакомец только что пробрался в их дом и укрылся в первом же тайнике, оказавшемся на его пути. Протянув руку, Жермена потихоньку задвинула тяжелый засов. Она спасена. Дверь была массивной, одностворчатой, с прочными перекладинами. Право же, незнакомец поступил глупо. Скоро жандармы схватят его, как мышь в мышеловке. В сущности, какой же угрожающий замысел вынашивал он, этот незнакомец? Ограбить дом, как только наступит подходящий момент? Да, по всей видимости, так оно и есть. Наверное, он шатался по улице, выглядывая, чем бы ему поживиться. Увидев, что Леопольд вышел из сада, он удостоверился, что тот не запер за собой калитку на ключ. И воспользовался предоставившимся случаем… Не запереть калитку, как, впрочем, и дверь в дом, чтобы вынудить жену выйти из спальни! В такого рода мелочности весь Леопольд. Он никогда не мог смириться с тем, что она еще нежится в постели, тогда как он уже катит по утренней прохладе. Дурачок! Да разве Жермена завидовала ему, что он ложился первым? Дурачок… и преступник! Потому что, если бы она не обнаружила этих следов, говорящих сами за себя, если бы решилась спуститься в погреб… Правда, она никогда туда не спускается. Это Леопольд идет туда загружать горючим калорифер каждое утро и каждый вечер. Каждый вечер… Внезапно ноги Жермены подкосились от волнения. Она была вынуждена присесть на кухне. Она продолжала сидеть, когда почтальон принес почту. — Вам нездоровится, мадам Бернье? — Да нет, все в порядке… Спасибо. Три письма — все адресованы Леопольду, разумеется. И газета. Она машинально раскрыла газету. «Фредерик Менешаль, убийца супругов Дориан, убежал из Центральной тюрьмы Мелюна», — сообщается на первой полосе. Она прочла статью, перечитала. В ней со всеми деталями напоминалось о зверском нападении злоумышленника, который был арестован в тот же вечер. Однако об условиях, при которых преступнику удалось бежать, известно было очень мало. Сообщалось, однако, что, похоже, он поранил себе руку. Слегка наклонившись, Жермена могла рассмотреть дверь, ведущую в погреб, а на ручке этой двери — коричневатое пятно. Она чуточку дрожала. Но не от страха. Чем она рисковала? В тот момент, когда Фредерик Менешаль взломает дверь, она будет уже далеко. Начать с предположения, что убийца попытается выйти из укрытия. Тогда как беглец думал лишь о том, как бы ему не попасться на глаза преследователей. Его можно было себе вообразить где угодно, только не в жилом доме. А ночью он отправится дальше, запасшись продуктами… Да, ясно как Божий день, что Фредерик Менешаль проведет весь день в своем укрытии, вероятнее всего, спрятавшись за кучей угля, не ведая того, что его местонахождение обнаружено и он опять стал арестантом. «Так что, — повторяла себе Жермена, — если бы я не заметила следов грязи и этого кровавого пятна, Леопольд спустился бы сегодня вечером, как обычно, в погреб и внезапно столкнулся лицом к лицу с…» Как мало нужно, чтобы изменить течение всей жизни! Чтобы сделать, к примеру, из уязвленной и увядающей жены еще привлекательную вдову, к тому же прилично обеспеченную. «Если бы я не заметила… И если бы этих следов не существовало!..» Вечером их больше не существовало. И чтобы открыть дверь в погреб, Леопольду оставалось лишь, как обычно, повернуть ручку. Тем не менее Жермена прижимала к губам носовой платок, словно желая заглушить неодолимый крик предупреждения. Пока Леопольд сходил по каменным ступенькам, его шаги становились все глуше. Затем наступила тишина, которую нарушил знакомый звук — это захлопнулась дверца калорифера… И вдруг послышался крик ужаса, изданный Леопольдом, который тут же оборвался на глухом ударе, тяжелом падении… Жермена бросилась на второй этаж, спряталась в спальне, машинально закрыла дверь на задвижку и все более нерешительным