- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (9) »
Аше Гарридо
Ангелы и другие
(сборник стихотворений)
Ирине Касаткиной
Чтобы женщина, кудрявая и обязательно рыжая,
золотые руки к ветвям поднимала
и тянулась на цыпочках – еще чуть-чуть повыше! –
и светлыми пальцами яблоки снимала,
чтобы ноги ее босые в прохладной траве нежились
и колени были зеленые от травяного сока,
чтобы похожа была она на яблоко самое чистое и свежее,
то, что на ветке самой высокой.
Ирине Касаткиной
Нет, моей песней не стало отчаянье,
безнадежность не стала песней моей:
ты проходишь, позванивая ключами
от заветных дверей.
Дверь любви под легкими пальцами дрогнет,
распахнется – и светом ударит в лицо,
а за ней твоим локоном вьется дорога,
пыль сияет под солнцем драгоценным венцом.
Дверь разлуки трогаешь осторожно,
удержать пытаешься ее распах.
Там то же солнце в пыли дорожной
и высокие травы, танцующие на холмах.
Дверь смерти словно пристыла к порогу.
Ты удержишь крик, но уронишь ключ –
не бойся, открой: там снова дорога,
и солнце, видишь, выглянуло из туч,
и по каждой дороге, дробясь и множась,
отражаясь в неверном зеркале слез,
я иду – все дальше, все больше на себя похожий,
туда, где к солнцу перекинут мост.
Андрею Тозику
Послушай, я скажу: какая жалость!
Ты опоздал на этот миг счастливый,
как в бисерных подвесках красовалась,
расправив листья, стройная крапива –
в мой рост почти! как юный тонкий ясень
на фоне старой сморщенной и грубой коры –
светился! как неярко ясен
был этот миг, неповторимо любый.
И мальчик, голенастый мой кузнечик,
раскачивал висячие качели
на ветке старой яблони. И нечем,
чтоб эти свет и радость уцелели
от времени, мне удержать их было.
И где ты был, когда был мир прекрасен!
О, где ты пропадал, художник милый?
На сморщенной коре светился ясень,
покоилась улитка, и букашки
сновали торопливые, и кашки
белел прозрачно венчик кружевной.
И где ты был, что не был здесь, со мной?
Что ж мы бессильной жалости подсказки
и слушаем, и принимаем всуе.
Бери скорее холст, и кисть, и краски,
я расскажу все-все, а ты – рисуй!
И старым, добрым мастерам подобно
запечатлей мне этот миг ушедший
неторопливо, пристально, подробно…
И рыжая кофта сползает с плеча,
и кисти сережек щекочут ключицы,
и чем эта женщина не огорчится,
придут утешать ее два палача.
Спешит, и небрежно, легко топоча,
роняет улыбки направо, налево.
Она никудышней была королевой,
за что и попала сюда и сейчас.
Жила, как хотела, – одной ворожбой!
Она и в колдуньях была неумеха,
она задыхалась от горького смеха,
теряя одну и вторую любовь.
С тех пор ей не больно. Но лишь загрустит,
придут те любови и с нею заспорят:
ах, это ли, милая, это ли – горе?
Не хочешь ли вспомнить, как вправду болит?
И к сердцу приставят два острых меча.
Еще и сегодня она отмолчится,
а только сережкой качнет над ключицей
и кофту поправит на зябких плечах.
***
Немыслимое мужество беспечности,
непоправимо родственное мне,
когда на волосок от бесконечности
ты ловишь искры мимолетных дней.
Ты обжигаешь пальцы, ты качаешься
на волоске, натянутом судьбой.
Но никогда ты насмерть не отчаешься –
и вечность улыбается тобой.
***
Дня не узнаю: разве этот
обещался заглянуть с утра?
Ночь уходит прочь. До рассвета
с нами засиделось вчера.
Из вчерашних чашек вчерашний
чай не обжигает рта.
Позже выйти из дому, раньше –
это не решит ни черта.
Там, за переулком коротким,
за углами серыми, там
ехать на вчерашней маршрутке
по вчерашним делам.
Может быть, мы просто устали,
просто нам теперь все равно?
Отвечай, твоими устами
истина – что мед и вино.
Может, ты и вправду свободней,
может, ты и вправду живешь,
может, нас догонит сегодня,
если ты его позовешь.
***
Не завидуя сонму чужих забот
и теплу чужого жилья,
среди вас такой же один живет
человек по имени я.
И любой другой, кого ни возьми:
пекарь, лавочник, почтальон –
для него, как водится между людьми,
человек по имени он.
И мелькают бликами тысячи лиц,
и смотрит Бог с высоты,
как он ищет по всем сторонам земли
человека по имени ты.
А найдет – сколь чудны дела Твои!
И свет родится из тьмы,
когда родятся из тех двоих
двое по имени мы.
Дай им Бог, и ангел над ними рей,
И храни их ангел от всех скорбей,
да минует их судьба моя:
человека по имени я.
***
Любовь моя за тридевять земель,
благодарю, прощаю Бога ради,
за то, что жить в эпоху перемен
мне повезло, в твои глаза не глядя,
на страх и риск, мучительно, с трудом –
и так легко, как мне дается ныне,
не меряя себя твоим стыдом,
твоей надеждой и твоей гордыней.
Наверно, так устроила судьба
надменная, заботливая, чтобы
я стал, за неимением тебя, тобой –
и чем-то большим, чем мы оба.
И точно там, где мне всего больней,
тебя всего смертельней не хватало,
я рос. Так рвутся из живых корней
над спилом стебельки побегов малых.
И не торгуясь с Богом и судьбой,
согласно или вопреки природе
так я и заполнял самим собой
зияющую пустоту напротив.
И вот уже не стало пустоты,
а что осталось – мною зарастает,
и я не нахожу, куда здесь ты.
Но мне тебя так странно не хватает.
***
Игра теней на фоне двери:
друг в друга проросли живьем
приобретенья и потери
по обе стороны ее,
как эдакий король крысиный
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (9) »