— С точки зрения безопасности и стратегии… Этим трем нашим гадам следовало приходить вместе. Но сразу троим в рожу наплевать сложно, это и верблюду не под силу, слюны не хватит.

— Явятся по очереди! — жестко усмехнулся Борис. — Куда они денутся. Следующим, по логике и степени смелости, будет, надо полагать, Ян Петрович. А уж потом отважный сенсей Ломакин. В окошко их перекидаем или утопим в ванной?

Аркадий не ответил, снял обе сковороды с плиты и перенес их на стол. Борис рывком сдернул с бутылки пробку.

— Давай, грохнем по стакану! Не дело, конечно, да и с отвычки закосеем, как кролики, но хочется именно по стакану! — он настороженно посмотрел на примолкнувшего друга и крикнул: — Аркадий?! Ты не размяк, надеюсь?! Не забыл, что эти трое гадов написали на нас донос и загнали нас за решетку? Или ты всепрощенец, христосик вонючий, собираешься им все спускать?!

Аркадий ответил спокойно.

— Надо дождаться Ричарда. Как приедет, с ним и решим, что делать. Ты действительно плюнул Кларе в физиономию?

— Доставил себе такое удовольствие!

— Ага. Крайне неэтично, надо сказать. И очень негигиенично. Она может подумать, что ты вернулся с туберкулезом и смертельно заразил ее своим плевком. Я с твоими действиями не согласен. Женщину можно ножом резать на части, пилой распиливать тоже не вредно, или по инструкции гражданина Отелло душить в кровати голыми руками. Но плевать ей в лицо — фу! Мне стыдно за тебя, Борис, — он проследил, как друг наполняет стаканы и заметил. — Стакан так стакан. По одному под жареное мясо, пожалуй, и можно. Но более не увлекайся, у нас с тобой сегодня еще до чертовой матери официальных дел. Во всяком случае, в институт заглянуть надо, глядишь, нас и восстановят без особых разговоров. В конце концов, отсидели, наказание отбыли, в гражданских правах не поражены.

Посерьезневший Борис взял в руки стакан, приподнял его на уровень носа, взглянул другу в глаза и сказал тихо, но твердо:

— Аркашка… Старый и драный матрас… Дернем вот за что… За то, что и ты, и я, и Ричард, — что на следствии, что на суде, — вели себя достойно. Не пытались вывернуться за счет другого, не пускали слюни, делили вину поровну и даже каждый тянул одеяло на себя… За то, что мы трое остались людьми. Это не так уж и мало. Давай, употребляй на здоровье.

Аркадий поколебался, посомневался, но собрался с духом и проглотил стакан водки за пять или шесть глотков. У Бориса на эту процедуру хватило одного, залпового заглота.

Аркадий поставил стакан на стол, заморгал заслезившимися глазами, положил руку на голое плечо друга и спросил тихо:

— Боря, тебя ловили на ублюдочный прием, дескать, «твои друзья во всем сознались! Колись и ты до конца и — мы тебя отпустим»? Ловили?

— А то как же! Но я не поверил.

— Я — тоже. Вечером за это и выпьем.

— А как вернется Ричард, упьемся в дым, в лоск, в стельку, в муку! Надо бы позвонить ему, а вдруг он уже дома?

— Лагеря на тебя плохо подействовали, — сокрушенно покачал головой Аркадий. — У Ричарда в Сергиевом Посаде никогда не было телефона, а на прежнюю квартиру на Таганке он никогда не вернется.

— Больше сейчас не пьем? — напористо спросил Борис.

— Нет. Дела прежде всего. Ты не заторчал от стакана сверх меры?

— Могу идти на аудиенцию и к папе римскому.

Друзья взялись за полусырое мясо и замолчали — то ли нырнули в воспоминания о пережитом, то ли хмель ударил им в голову, ведь они оба от него отвыкли.

Но молчание не тяготило их. Они дружили с первого класса, ходили в одну школу, что в ста метрах от дома, и когда не хотелось ни о чем говорить, не напрягались в поисках темы. Борис, Аркадий и Ричард по-мужски спокойно и без надрыва любили друг друга, последний тоже должен был вот-вот освободиться, или уже освободился, да заехал к матери в Сергиев Посад.

Они вышли через час на улицу, будничный, пасмурный день казался им праздником, возвышенным и светлым.

— А как тебя встретила жена? — громко спросил Борис.

— Как надо. Сразу под одеяло. Хуже дело с сыном.

— Что так?

— А не узнает, спиногрыз. И узнавать не хочет. Я не дергаюсь, как-нибудь наладится.

Метро. Две пересадки. Потом автобус, минут двадцать езды и они на Левобережной, за Московской кольцевой дорогой.

Бывший институт, а ныне Академия Культуры располагался в нескольких корпусах, строившихся с довоенных времен до сегодняшних дней. Здесь ковали кадры работников народной культуры, и что-то иногда получалось.

Ректор Академии был молод, напорист, полагал, что нашел свое настоящее призвание. С молодежью он держался как старший товарищ, но никак не занудливый наставник.

— Так, друзья, с возвращением. Оснований, чтобы не восстановить вас в институте, то есть в Академии — нет. Время изменилось. То, что в прошлом считалось преступлением, сегодня — норма общественной жизни. К худшему это или к лучшему, покажет время. В известной степени, вы сегодня герои.

— Нам на это наплевать. — грубо ответил Борис.

Ректор взглянул на него в легком замешательстве. Демократизм общения ректора со студентами имел некоторые пределы.

— Можно занять и такую позицию, но как я понимаю, вы хотите снова засесть за учебники?

— Вот именно, — сказал Борис, а Аркадий кивнул, мягко улыбаясь.

— Я здесь человек новый, — вновь набрал уверенности ректор. — Но о событиях, связанных с вашим скандалом, кое-что слышал. Что вы конкретно натворили, чтобы заработать по два года отсидки?

— Шалили! — криво усмехнулся Борис. — В период всеобщего энтузиазма сколотили группу по углубленному изучению изящных искусств. Журнальчик начали выпускать. С иллюстрациями. Иллюстрации были признаны порнографией. Статьи в журнале потянули на раздувание расизма и пропаганду фашизма.

— Экземплярчика не осталось? — засмеялся ректор, всем своим тоном пытаясь смягчить обстановку и доказать парням, что он — свой, он молод и либерален, а в руководимом им заведении дуют ветры свободы.

Борис набычился и уже готов был ответить что-то совсем уж прямолинейное, но Аркадий негромко сказал:

— Теперь, Сергей Васильевич, даже в журналах женской моды иллюстрации куда как похлеще. А легальные и полулегальные газеты поднимают такие темы по национальным и прочим вопросам, что авторов подобных статеек в то время можно было бы и к стенке поставить. Мы просто попали под карающую волну краткосрочной кампании, скажем так.

— Поймите меня правильно, — убедительно сказал ректор. — Меня в этом интересует другое. По слухам, донос на вас написали преподаватели нашего института, то есть Академии. Это так?

Аркадий ответил быстро, чтобы не дать Борису времени