Татьяна Алексеевна Мудрая Злато в крови

…Где-то на задворках или в преддверии рукотворного туземного рая отыскал я пустую хижину со смутным намерением поселиться здесь; в хижине же этой на низеньком тростниковом ложе, что составляло единственную его меблировку, — увидел и поднял книгу. И книга эта меня совершенно покорила, мало того — озадачила. Полиграфическое совершенство, выраженное в плотной и тяжелой белизне лучшей мелованной бумаги, редкостной и дорогой высокой печати, в переплете из пурпурного коленкора, прилаженном без малейшего перекоса, в тугом отставе, который и не думал отклеиваться от корешка, и благородно глянцевой суперобложке, со вкусом иллюминированной кадрами из культовой киноленты, в узорчатых инициалах, политипажном орнаменте и чудных гравюрах на фортитуле и форзаце, в изысканном шрифте с серифами, наконец, в самом тексте, явно выправленном не бездушной машиной, а старорежимным корректором, — это, не побоюсь сказать, идеальное воплощение современного миниатюризованного увража, то бишь солидного подарочного издания, — служило для того, чтобы преподнести читателю некую сомнительную историю. Анонимный автор, прибегнувший к услугам странного издательства, не защитившего копирайтом чьи бы то ни было права, уже одним названием своей поделки, «Злато в крови», отсылал читателя к небезызвестной в религиозных кругах серии Анны Райс, которую в нашем богоугодном заведении прочел (ночами скрывая холодный ксеноновый фонарик под тощим одеялом) едва ли не каждый пятый семинарист. Прочел, не дожидаясь маячащего в неизвестных далях перевода десятой книги «Хроник», потому что ему, высокоумному, было всё равно, рутенский то был или английский текст, а порочная жажда его была велика.

Так вот, если совсем кратко, а то я устал наворачивать периоды: после того, как я проглотил, стоя на месте или лежа на той самой постели, половину текста, — мне стал понятен замысел анонимного графомана. Он явно желал создать пародию: имена то искажал, то нет, известные по «хроникам» ситуации то комментировал, то цитировал другим стилем, предоставляя чтецу до всего доходить самому. Дочитав, уже в моем личном укрытии, почти до эпилога, я почувствовал, что пародия не так проста: мысль, в ней заключенная, удивительным образом противоречила заданному серией и сериалом канону.

Но сам эпилог… Нет. Пока воздержусь.

Он, естественно, стал говорить, что ему известно многое, о чем я еще не знаю: о разных опасностях, подстерегающих вампиров, о каких-то особых типах людей, убийство которых может оказаться гибельным для меня самого…

Дэниэл Моллой. Интервью с вампиром

Глава первая. Римус

Тогда, когда всё это началось, я в прекраснейшем месяце мае был в прекраснейшем городе Лэне, который все местные жители знают как Вечный город Лэн-Дархан. Город, который живет сам по себе, не платя дани и не подчиняясь никому, помимо Владыки Утра.

Я не питал насчет него никаких иллюзий, хотя слышал от молодых сплошные восторженные отзывы, и многие годы медлил с его посещением — вовсе не потому, что мы не можем пересечь большую воду; полная чепуха. И не потому, что, как и все мы, опасаюсь своего Заоблачного Дара. Лэн привлекал меня не более, чем какой-нибудь Стерлитамак или ранее Фустат.

Однако в тот час, когда город открылся передо мной на фоне хмурой грозовой тучи, накрывшей западные горные хребты, я вспомнил именно Фустат. Вернее, Каир, его блистательного потомка. Еще вернее — Толедо времен этого странного грека Доменико Теотокопулоса. Старая слоновая кость и сияющий голубой фарфор, башни и стены, парки и сады, а вокруг — белые одноэтажные дома с темными крапинами окон, точно кубики какой-то игры, сжатые в пригоршню широкой долины с нависающими со всех сторон лесистыми горами. Жемчужина посреди мхов. Отполированная кость самого времени.

Вся ночь была впереди, начиная со странного невидимого заката. Я видел светлые стены Кремника, одетые вечерним и полуночным рокотом колоколов, взлетающие выше гор кружевные иглы минаретов, бродил в старом центре города по тротуарам, замощенным дорогим клинкерным кирпичом, и мостовым из дикого камня. (Погибель для современных авто, да их сюда и не пускали — трава невозбранно пробивалась между швов, уютные кафе манили устроить посиделки прямо перед ногами прохожих.) Дома и дворцы здешней знати пленяли арками входов, крутыми водопадами лестниц, шипами и резьбой на стенах, стройными сталагмитами шпилей и сталактитами, обрамившими ниши, — не столько подземное царство в духе мосараб, сколько священный бред Гауди, который в этом месте вроде бы и не погибал под колесами трамвая «Желание». Оружейные, ковровые, шелковые и парчовые лавки; прямые развалы тусклого, с чернью, серебра; ресторанчики и кофейни, соблазняющие даже меня своими пряными и утонченными ароматами; театры и клубы, чьи вывески были освещены изнутри, как китайский фонарь; и книги, книги всех времен и народов, которые приютил магазинчик букиниста: не обязательно старца, вышедшего прямо из лавки древностей, но, может быть, его юной внучки, чудом уцелевшей в книжных передрягах.

Меня предупреждали: если увидишь тут роскошный Коран в рукописном оригинале, не приценяйся и не торгуйся, а спроси у хозяина, сколько он возьмет за хранение Благородной Книги. А если твои устремления не столь серьезны — что же, не клади на нее свой алчный взор, тут имеется пища не для одних мусульманских душ. Чуть пониже Корана я заметил прекрасный инкунабул на толстой, мягкой бумаге, легко принявшей и сохранившей натиск печати — и «Метаморфозы» Овидия были украшены так богато и изысканно, что походили на рукопись более ранних времен. В стиле, скажем, Ван-Винкена, так ценимого нашим драгоценным Грегором. «Но это ведь тоже о любви, — ответила на мое удивление миниатюрная девушка в кружевной шали поверх иссиня-черных кос, доставая книгу и принимая деньги, — лучшие в мире книги всегда пишут о любви».

И бессонный народ на улицах — деловой, но без фанатства, слегка разгульный, но не нарушающий пристойности, жадный до новинок и все-таки не дающий им себя увлечь. Юный и бодрый, невзирая на возраст. Я не видел ни над одним тех мрачных желто-оранжевых ореолов, которые указывают нам на добычу, однако ничуть о том не жалел.

Да, я был увлечен. Очарован. Я забыл о времени и не слушал птиц. Я не обратил внимания на то, что пустеют улицы и извне, со стороны современных кварталов, уже не доносится рокот бессонного мотора. Я пропустил паузу между двумя вздохами Города Веков.

И был ошеломлен, когда из-за цепи гор,