слышал, что если его одного где-нибудь захватят, то сразу же или бюллетень отберут, или натравят на него жандармов, чтобы его арестовали.

У адвоката вписали в бюллетень фамилию кандидата и разъяснили, как он должен донести бюллетень в избирательную комиссию.

— Смотрите же, — говорили ему, — не польститесь на пятерку, а то в сенях стоит секретарь, пан Момчинский, и отбирает бюллетени с нашим кандидатом, и дает взамен другой бюллетень и пятерку.

— А я его вон куда, — ответил Панько, засовывая бюллетень поглубже за пазуху, — а пятеркой меня не подкупишь!.. — говорил он, радуясь, что пугают только пятеркой, а больше ничем.

До уездного правления, где помещалась избирательная комиссия, шел успокоенный тем, что на этих выборах только пятерками воюют.

«Пускай он себе веревку купит на эту пятерку», — думал Панько, подходя к уездному правлению, и крепко зажал в кулаке легитимационную карточку, чтобы сразу же показать ее любому чиновнику, лишь бы пропустил в зал голосования. В сенях уездного правления стоял секретарь Момчинский, выпятив верхнюю губу так, чтобы видеть свои длинные белые усы, а у другой стены стоял здоровенный детина в смушковой шапке и долгополом кафтане. Это, кажется, был какой-то десятский, которого на время выборов сделали агитатором за панского кандидата и дали в помощь Момчинскому. Тут же прохаживался и жандарм с карабином в руках.

При виде этих чиновных особ Панько немного оробел и неуверенно стал подниматься по ступенькам. Не успел он сделать и шага по коридору, как секретарь остановил его словами:

— Покажи карточку!

Панько разжал дрожащую руку и протянул смятое в кулаке удостоверение на право голосования.

— Не эту! Ту, для голосования! — закричал на него Момчинский тем вахмистерским голосом, каким кричал он раньше на своих уланов.

«Ого! Уже начинается!» — подумал Панько, и дрожь нетерпеливого ожидания и неуверенного предчувствия пробежала по всему его телу.

Он сразу оробел от этого сердитого окрика. Не знал, почему именно, но чувствовал, что если этот панок насядет на него, то рука против его воли сама полезет за пазуху и вытащит бюллетень. Чтобы прогнать этот страх, Панько мысленно подбадривал себя: «Не давать! Не давать!»

Это пронеслось в его голове мгновенно, пока он обдумывал, что должен ответить секретарю. Сколько ни силился он, чтобы ответить резко и решительно, но ничего у него путного не выходило.

— У меня нет другой карточки! — выдавил, наконец, Панько и тут же сообразил, что ему не поверят. Секретарь приблизил к нему побагровевшее лицо.

— Врешь! Давай бюллетень!

«Да будет воля твоя, господи! Только бы это выдержать», — подумал Панько и робко ответил:

— Тут я не дам карточку — наверху в комиссии!

— Быдло! — зашипел секретарь и, растягивая рот, зловеще блеснул зубами. Потом подмигнул «агитатору» и шопотом:

— Дать!

В тот же миг десятский взмахнул здоровенным кулаком и ударил Панька по лицу.

«Уже бьют! Но выдержу, будь что будет», — подумал Панько и приладился получить еще несколько тумаков; стиснул зубы и сморщил, сколько мог, лицо, — думал, что это избавит от боли. Секретарь отвернулся к стене хихикая. Панько будто застыл на месте, где остановился, смотрел испуганными глазами на «агитатора» и чего-то ждал.

Тогда подскочил к нему жандарм и замахнулся прикладом:

— Давай или сюда, или туда! Не мешай другим! — заревел он с такой злобой, точно Панько откусил ему ухо.

Дальше Панько уже ничего не помнил, как пригнулся, как вскинул руку над головой и когда выскользнул на улицу.

Стал поодаль напротив дверей и со стыдом и горечью подумал:

«Все же не выдержал! Испугался! Хорошо же я стою за общество! Стоит ли меня в другой раз выбирать? Побоялся, что голову прикладом разобьет!» Он смотрел, как другие выборщики заходили по одному в помещение, как секретарь отбирал у них бюллетени и взамен давал другие. «Там, видно, вложена пятерка. За подлое платят, а за честное бьют!» — соображал Панько, и глаза наполнялись слезами от горя и боли. Побитое лицо как огнем пекло.

Стоял неподвижно и покорно, словно нищий перед господским домом, заглядывал внутрь. И ему казалось, что, может, как-нибудь незаметно проберется через коридор. Но мало на это надеясь, представлял себе, что же ему скажут в селе, если он вернется ни с чем.

Другой жандарм, охранявший здание с улицы, успел уже узнать, кто такой Панько, и направился прямо к нему.

— Марш! — закричал и этот на Панька, так свирепо, точно он и ему причинил большую неприятность. — Стоять здесь не дозволено!

Запуганный Панько быстро зашагал по направлению к ярмарке, и у него было такое чувство, как у ребенка, которого палкой выгнали из чужого сада.

«Бедная моя головушка, — думал он, — что же мне делать?» Он озирался вокруг, словно ища глазами человека, который бы помог его горю.

Наконец он увидел односельчанина Ивана в высокой бараньей шапке. Тот, наклонившись, стоял на возу, копаясь в мешке.

Счастливая мысль осенила Панька, и он направился прямо к Ивану.

— Вот о чем я вас попрошу, — начал Панько, опираясь рукою на грядку телеги, — одолжите-ка мне вашу шапку!

Иван удивился:

— А вам же зачем моя шапка?

Панько подумал с минуту.

— Вы не спрашивайте зачем, а одолжите. Я вам пока свою дам.

Иван с беспокойством почесал затылок.

— Простите, — говорит, — Панько, но я не знаю… зачем… А ну, потом какая беда… — робко начал Иван, подозревая, не наделал ли Панько чего-нибудь в городе, а теперь хочет переодеться, чтобы его не узнали.

Панько догадался, чего боится Иван.

— Да вы, Иван, ничего не бойтесь. Это, видите ли, я голосую за нашего кандидата, а там бьют.

— Опять бьют? — перебил Иван. — А говорили, что на этих выборах не будут бить.

— Какое там не будут! — вздохнул Панько. — Мне вот уже шестьдесят и два минуло, а еще в жизни никто так в зубы не давал, как сегодня какая-то сволочь, побей его господь! Да в зубы что там! Но жандарм еще и прикладом замахивается. А я старый человек: боюсь, что мне там и конец будет. Ну, одолжите, Иван, подложу я в шапку соломки, все же не так страшно.

Иван замялся: и отказать неловко, и давать не хотелось.

— Так-то оно так, Панько, но поймите, — мямлил Иван, — жаль, конечно, и вашей головы, но жалко и моей шапки: как треснет прикладом по шапке — так она и расползется по швам.

— Да я вам, ей-богу, новую куплю. Раз уж назвался грибом, то полезай в борщ. Пусть мне обойдется это в копеечку, а проголосовать надо.

Волей-неволей, но пришлось Ивану взять у Панька шляпу и отдать ему свою шапку. Панько выдернул с воза порядочный пук соломы, помял его, потер и аккуратно