- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (55) »
были на пятнадцать лет дальше от надвигающегося экологического кризиса. Впрочем, чему тут удивляться? Ведь «Новый завет» с последней книгой «Апокалипсис» создан, как известно, почти две тысячи лет назад. А там все это уже есть — и тревога о конце света, и призыв к человеку. И если уж говорить об экологии, то не в разладе человека с природой корень зла, а в крушении экологии нравственности.
«Все это было очень давно…» Не помню, есть ли такая фраза (дословно) в повести Шоляна, но доминирующее настроение «Гавани» хочется выразить именно так. Жизнь была давно — вот потеря из потерь. А теперь осталась лишь тоска о потерянном рае, торопливое бегство по миру в поисках своей гавани, примеривание, как перчаток, чужих судеб, которые ты тоже мог бы, наверно, прожить, но никогда не проживешь… Земля, которую человек перестал чувствовать, уплывает из-под ног. Вместе с ним уплывает в небытие. Да о каком разрыве, антагонизме с природой может идти речь, если каждый из нас и есть, сама природа? Что это мы в самом деле — боимся признаться, что враждуем с собственной душой?
Инженер Деспот, спутавший мечту и бизнес, взявший на себя роль обманутого обманщика (чужим бы жители Мурвицы не поверили, а за своим пошли), последним узнает о том, что случилась ошибка в прогнозе месторождения и, значит, все принесенные жертвы были ни к чему. И никто не отвечает ни за что. Как начало строительства, так и его скоропостижная капитуляция совершаются по мановению невидимых «высоких инстанций», которым не больно, и никого не жалко, и вообще дела ни до чего нет, только командовать. Совершив преступление, строители-разрушители стремглав бегут — в новые места, к новым «гаваням». Какая, мол, разница?
А Деспот остается. Сокрушивший свою карьеру, отброшенный женой, как шелуха из-под ног, преданный (в самую темную минуту) и любимой девушкой, которая была, кажется, таким же несчастным существом, как он. Остается совсем один среди чудовищных развалин. Там, где совсем недавно дышала теплом и уютом древняя Мурвица, где море и горы, сомкнувшись, будто держали городок на ладонях, как драгоценную жемчужину, простирается теперь грязная каменоломня, или бетонный завод, или скорей всего грандиозная свалка. Остается один человек среди руин погибшего мира. И нет ему возврата… из руин собственной души. А может быть, все-таки есть?
Автор не дает никаких утешительных обещаний. Он покидает своего героя раздавленным, одурманенным алкоголем, дошедшим до безумия. Это уже не совсем человек, а живой сгусток боли, оглашающий окрестности диким криком и вдруг замечающий, что его тело начинает обрастать густой шерстью…
Автор жесток к герою до предела, но в том и есть высший гуманизм повести. Она ранит осознанием, что всемирное «быть или не быть» решается сегодня, именно сейчас и здесь, где нахожусь я и Вы, читатель. Все связано со всем, и если никто не хочет ни за что отвечать, если, пребывая в ужасе, люди привыкли и уже не ощущают ужаса, то нужно хотя бы кричать, да, кричать вслед за Деспотом. И это, может быть, станет воскрешением чувств, первым шагом к внутреннему преображению.
Собственно, окружающий мир — всего лишь декорация, в которой или живет, или прозябает душа. И неужели же, чтобы понять это, главное, обязательно нужна вереница жертв, гибельность отчаяния? Деспоту, может быть, повезло — он выпал из порочного круга… И вот мы стоим вместе с ним над морем, нет, над разверзнувшейся пропастью… Но разве выход из безысходности существует только в линейном пространстве?
Разве не известно, что «гавань» самоутверждения, как и линия горизонта, — всего лишь условность, исчезающая по мере приближения к ней? «Смирись, гордый человек, и только тогда ты станешь свободным…». Пока человек живет и дышит среди себе подобных, у него есть, всегда остается возможность раскаяться и начать новую жизнь, созвучную голосу своей совести.
Лидия Графова
Гавань
Средь зловонного погоста, где кресты давно истлели, Гогоча и матерщинясь, строят здание вокзала. Из него юнец безусый в жизнь за неким идеалом Устремится, как деваха в ад восточного борделя.Может быть, вначале была просто мечта. Да и кто из нас, жаждущих перемен, вечного созидания и переустройства мира, хоть однажды не упивался мечтой? Инженер Деспот мечтал о Гавани и видел ее так ясно, будто мысль о ней принадлежала одному ему: огромный белокаменный мол, словно две руки, заключает в объятия кусочек моря, и трансокеанские корабли, сухогрузы, танкеры, похожие днем на нарядные кареты, а ночью на светящиеся тысячами огоньков рождественские елки, со всего света везут божьи дары именно сюда, на эту узкую полоску земли, где недавно ничего не было. А над Гаванью всегда безоблачное небо и мерцание улыбающихся звезд. Может быть, как я уже сказал, вначале была просто мечта; и решение о строительстве Гавани имело не только административную, но и эмоциональную подоплеку. Но скоро, очень скоро мечту сменил вероломный акт воплощения, и ее четкие геометрические формы исказила тривиальная колготня: мечта была позабыта, и осталась грубая, прожорливая Стройка, самодостаточная и самодовлеющая. Можно сказать, что началась она с неких событий весьма фривольного свойства: доверительного разговора в коридоре некоего учреждения, шепота в постели чьей-то любовницы, пачки банкнотов, перекочевавшей из одних рук в другие в некоем белградском или загребском ресторанчике. Заседала некая комиссия, члены которой, боясь опоздать на обед, наспех приняли решение по последнему пункту повестки дня. Чей-то палец волчком закружил по карте и остановился именно на этом месте. Боже мой, кто может знать, от чего зависит наша судьба! Во всяком случае, я не знаю; я не пророк, не историк, и я не присутствовал на заседании комиссия. Мне, как и всем вам — инженеру, строителям, жителям городка, остается лишь прочувствовать на собственной шкуре его последствия, короче, испытать свою судьбу. И после дела тщетно распутывать загадку провидения, которая проступила сквозь пыль на распахнутом веере событий. Можно с уверенностью утверждать, однако, что истинное, настоящее начало было положено, как это уже у нас вошло в обычай, за накрытым столом, с молодой баранинкой и пучками свежего лука, с бокалами отличного местного вина и бутылями минеральной воды, в известной «Пастушке» — псевдонародном ресторане, построенном невдалеке от еще неоконченной Адриатической магистрали, среди псевдонародной беседы, подкрепляемой дружеским похлопываниемКраньчевич. «Умирающее кладбище»
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (55) »