Лера зажмурилась. Рядом возник дворец. Невысокий, сказочный, с башенками, рвом, заполненным водой, и мостом.
— Ну, ты даёшь, как ты в нём жить собираешься? Абсолютно неприспособленное помещение.
— Почему?
— Кто тебе откроет ворота, затопит камин?
— Я представлю горящий камин, делов-то. А ты? Ты где живёшь?
— У меня все просто. Чтобы не заморачиваться, я представляю палатку, надувной матрас.
Марк на секунду замер. Недалеко ото рва возникла палатка, одноместная, туристическая.
— Марк! Я ничего не понимаю. — Лера зажмурилась на миг, взмахнула рукой и села на внезапно появившийся белый пластиковый стул — такие обычно стоят в уличных кафе-бистро. Марк уселся на песок напротив.
— Тебе трудно соорудить себе стул?
— Зачем? Только пластика тут не хватало. Давай захламим здесь всё.
— А потом представим дворника — таджика? Он нам подметёт пустыню, вытрет пыль.
— Ты забыла. Здесь из людей только мы.
— Да знаю! Знаю! Надеюсь, шутить можно? Ты вот объясни мне, недотепе — как ты здесь? Соответственно, наверное, я пойму, как я.
— Всё просто. — задумался. — И не просто. Я шёл по улице. Это был май.
— Май, две недели назад?
— Не знаю. Со временем ничего не знаю. Я ушёл от любимой женщины. Вернее, на тот момент, уже не любимой.
— В смысле?
— Мы прожили полгода. Вначале всё было хорошо, а потом мне просто надоело. Одно и то же каждый день, плюс ее сокровенное желание меня перевоспитать, сделать прообразом ее мечты. На мечту не тянул, да и она, если честно, не тянула. Проза. Я шёл по улице абсолютно свободный, в очередной раз одинокий.
— В очередной?
— Ну, в третий, или в четвертый, а может, в пятый.
— Ужас. Ты говоришь об этом, как о видах транспорта или туфлях, которые ты меняешь.
— Хорошая мысль. Транспорт. Мне не везёт с транспортом.
— Понятно. Боролись за свои границы?
— Только этим и занимались. Причём главный пограничник у любви — наш эгоизм. Я! Я! Я! Меня все устраивали, пока соответствовали мне, МНЕ!!! Любовались МНОЮ, восхищались МНОЮ, не мешали МНЕ, слушали МЕНЯ, заботились обо МНЕ, думали обо МНЕ, не мешали МНЕ, когда их внимание МНЕ было неудобно, предвосхищали МОИ желания, не оскорбляли МОИ чувства, не смели подумать обо МНЕ как-то не так. У МОИХ женщин это получалось плохо. Нет, поначалу, они старались. А потом выводили своих пограничников и начинали свои боевые действия: я должен любоваться ЕЮ, восхищаться ЕЮ, предвосхищать ЕЁ желания или хотя бы успевать их выполнять, пока не возникло следующее.
— О! Махровый эгоист!
— А у тебя не так было?
— Любой девушке надо внимание, чтобы слушали, заботились, предвосхищали желания.
— Это тупик. Ёжики.
— Почему ёжики?
— Все в собственных требованиях, как в иголках. Кололи друг друга. Короче, я шёл пешком. И вдруг, все краски стёрлись, растворились — и вот — вокруг оно, одиночество. Настоящее. Реальное. Я получил то, к чему стремился. Не знаю, сколько времени я метался, как тигр в клетке. Пытался выйти, порой шёл до изнеможения, падал, забывался во сне, просыпался, брёл снова. Ты не представляешь, как это было страшно. Хотелось увидеть что-то, кроме этого песка и неба. В психологии это называется сенсорной депривацией[1]. Ни звуков, ни красок, ничего живого. Через какое-то время у меня начались галлюцинации — я стал слышать звуки, видеть невероятные картины. Потом собрался. Стало легче.
— Как?
— Я стал молиться. Сначала своими словами. А потом вспомнил ОТЧЕ НАШ, бабушка в детстве научила. Шептал, шептал. Всё отступило. Я собрался и стал думать.
— А когда ты понял, что твоё воображение может дать тебе всё, что ты хочешь?
— Не сразу, слава Богу. И это хорошо. Моя память стала подбрасывать мне удивительные факты. Вот так, бредя по песку, я вдруг вспомнил Каина, убившего брата. Помнишь? Первая кровь, пролившаяся на земле? Каин точно так бежал от людей.
— Но ты никого не убил? Зачем эти сравнения?
— Я не знаю, не знаю. Просто так жить больше не смогу, это тупик. Я попытался найти ответ в психологии. И там — чушь. Про Фрейда ты знаешь. Америка, практичная красотка с гуинпленовой фарфоровой улыбкой исповедует психологию дрессировщика Дурова «стимул-реакция», назвав это течение бихевиоризмом. Где там душа? Нет, одни внутренние органы.
— Ну, напрасно ты так. Ты всё утрируешь, выдёргиваешь сплошной негатив.
— Ну, а ты? Чему хорошему научила тебя твоя биология? То, что мы от обезьян? То, что мы — часть пищевой цепочки?
— Да, именно так!
— Завыть с тоски. Я не верю, что я от обезьяны. Хотя, иногда верю, конечно. Бывает. Но если бы поверил — оскотинился бы окончательно, вот в чем вопрос.
— И в эволюцию не веришь?
— И в эволюцию не верю. Бред чистой воды, чушь. Да вы и сами не верите! Просто, если теория Дарвина рухнет, вы рухнете вместе с ней.
— О чём ты? Какая чушь? Миллионы доказательств эволюции.
— Один жираф вдребезги разбивает вашего Дарвина своей шеей. Если бы он эволюционировал постепенно, взращивая свою шею по сантиметру в год, никогда бы он не стал жирафом — уникальным, невероятно красиво продуманным существом с дополнительными клапанами, помогающему сердцу качать кровь в его мозг. И заметь — ни инфарктов, ни кислородного голодания у него нет.
Марк замер, внимательно посмотрел на Леру. Она смотрела куда-то в сторону, накручивая на палец прядку волос.
— Аллё! Ты меня слышишь? — щёлкнул пальцами.
— Слышу. — подняла глаза.
— Послушай, я произвожу впечатление сумасшедшего?
— Если честно, да. Я так подумала сразу.
— Почему?
— Ну, эти сверхценные идеи. Глобальные мысли на фоне разорванных джинсов. Босые ноги. Ну, кто ты? Не знаю.
— Я и сам так иногда думаю. Только вот, почему думать не так, как все — это обязательно сумасшествие.
— Ты хочешь сказать, все неправы?
— Коллективизм — способность жертвовать личными целями при неспособности их достигать.
— А какая у тебя цель?
— Сейчас — простая. Я тебе спою. — Марк ушел в палатку и вернулся с гитарой.
— Ого! Мне здесь нравится.
Марк тронул струны, они откликнулись, зазвучали. Потом он запел. Голос его, глуховатый, с хрипотцой стучал по песку, по прозрачному воздуху, и даже по далёкой сиреневой горе.
