доверия, которая царила в отношениях обоих поэтов. Блок был старше четырьмя годами и вообще казался Городецкому одареннее и проницательнее его самого, он служил для него абсолютным мерилом нравственной и эстетической чуткости. Тон писем Городецкого доверителен и необычайно восторжен. «Я вне всякой литературы связан с тобой отроческими впечатлениями бытия, — писал он Блоку 20 октября 1910 года, — и в минуты ясности и в минуты грусти одинаково тянусь к тебе и тяну тебя к себе. Это выше и крепче многого-многого»^[5].

Во взглядах Городецкого на искусство угадываются обрывки подхваченных и наспех усвоенных идей. Из разных систем извлекает он аргументы для обоснования своих взглядов. С одной стороны, Городецкий убежден в том, что только реальная жизнь может служить источником истинного искусства и лишь правда достойна его. С другой же, для него характерна апология «мифа», способного якобы воплотить некую высшую для художественного творчества «правду-ложь». Вот несколько строк из его письма к Блоку (28 июня 1906 года): «Миф — это наибольшая ложь. А большая ложь — это существенный признак той большой, здоровой поэзии, которой так теперь хочется. Лги по правде, — вот формула, т. е. так, чтобы тебе поверили. Выдумывай, сочиняй, и это будет самая нужная поэзия»^[6]. В представлении Городецкого, на руинах «только что законченного периода» рождается искусство, которое сохраняет свою преемственную связь с прошлым и обладает тем преимуществом над этим прошлым, которое дает творчеству «наибольшая общедоступность». Насаждавшийся символизмом культ утонченного, рафинированного искусства утрачивает в глазах Городецкого свое значение. С первых же своих самостоятельных шагов в поэзии он ищет путей к слову, наполненному ясным содержанием и способному возможно более конкретно передать мир человеческих чувств. Поиски изобразительных возможностей мифа сочетаются в Городецком с интересом к изображению реальных, земных сторон жизни. Он допускает возможность значительных художественных достижений и в реалистических формах творчества. В цитированном выше письме к Блоку он замечает: «Может быть, для Вас действительно дорога к большому искусству лежит через «реализм»^[7]. И далее он просит того же корреспондента подробнее разъяснить мысль о том, что «искусство должно изображать жизнь (поскольку Вы согласны с формулой: явление жизни — семя художественного произведения)»^[8].

Двойственность, незрелость эстетических взглядов Городецкого вполне очевидна. Печать этой двойственности лежит и на его ранних стихах. И даже лучшую его книгу «Ярь» он сам называл «двойственной по содержанию»^[9].

Серьезным испытанием для Городецкого явился 1904 год. Военное поражение России отозвалось глубокой болью в сердце поэта, тогда еще далекого от понимания истинных причин этой катастрофы. И в жизнерадостную, оптимистическую тональность его юношеских стихов вплетаются новые мотивы, навеянные скорбными размышлениями о гибели мира и своей собственной смерти. Но не эти мотивы составляли тогда главную стихию творчества молодого поэта.

Летние поездки 1904 и 1905 годов в деревни Псковской губернии пробудили в молодом поэте жадный интерес к народному творчеству, получивший затем дальнейшее развитие в университетских студиях. В районах Псковщины в те времена еще бытовали старинные хороводы, затейливые обрядовые пляски, а в причудливых сказках старух и детских играх слышались отзвуки языческой старины. Отсюда идет живая нить к «веснянкам» и «ярильским песням» поэта, которые легли в основу его первой книги «Ярь».

Эти стихи сделали Городецкого любимцем нескольких литературных салонов в Петербурге. В. А. Пяст рассказывает в своих воспоминаниях, как на одной из поэтических сред в знаменитой «башне» на седьмом этаже у Вячеслава Иванова Городецкий прочитал стихотворение о рождении Ярилы. «Все взволновались, — продолжает мемуарист. — Все померкло перед этим «рождением Ярилы». Все поэты, прошедшие вереницей перед ареопагом под председательством Брюсова, — вместе с этим ареопагом вынуждены были признать выступление Городецкого из рук вон выходящим». Ворчал лишь один Мережковский. Вячеслав Иванов вскочил и произнес речь. «Все следующие среды были средами триумфов юного Ярилы»^[10].

В начале 1907 (фактически — в декабре 1906) года вышла первая книга Городецкого — «Ярь», принесшая двадцатидвухлетнему поэту широкое признание.

Этот небольшой сборник стал примечательным явлением в литературной жизни начала века. Крайне сложный и неровный по своим идейным мотивам и стилевым устремлениям, он, однако, прозвучал определенным диссонансом поэзии символизма.

Центральная тема первой книги Городецкого была связана с поэтизацией стихийной силы первобытного человека. Обращаясь к древнеславянской языческой мифологии, поэт создал образы, излучающие бурную радость, воплощающие как бы красоту и мощь самой природы (цикл «Тар», «Ярила», «Валкаланда» и другие).

«Ярь» воссоздает многоцветный, яркий, полуреальный образ Древней Руси, в чем-то созвучный полотнам Кустодиева и Васнецова. Как явствует из воспоминаний М. В. Бабенчикова, университетского товарища Городецкого, поэт «хорошо знал славянскую мифологию и чувствовал народный язык»^[11]. С детских лет Городецкий впитал в себя интерес к русской старине, давшей ему изначальный толчок к познанию истории и раздвинувшей его представления об окружающем мире. «Стремление к древности, — писал Городецкий в одной из ранних своих автобиографических заметок, — я унаследовал от отца. На этой почве, под впечатлением деревенской жизни, возникли мои языческие стихи, основанные на наблюдениях над играми деревенских детей»^[12].

В стихах Городецкого очень своеобразно отражается поэтический строй языческой мифологии. Ярила, Тар — образы, созданные воображением поэта. Мифотворчество у Городецкого предстает совершенно очищенным от мистики и светится земным юмором. Поэт творит оригинальные мифологические образы, в которых причудливо сплетаются отголоски языческих верований, достоверной старины, обрядовых игр, традиций народной поэзии, а также живые приметы современной эпохи. Его мифологические герои наделены страшной, нечеловеческой силой и готовы вступить в единоборство со стихиями природы. Они веселы, беззаботны; они несут в себе высокие нравственные идеалы. Вот, например, триптих, посвященный Яриле. В первой части изображается «рожество» героя.

от неведомых отцов появляются на свет божий дети и среди них —