келии, потому что Батюшка, даже если болен, как сейчас слышно, терпеть не может, чтобы люди оставались ждать, и кто знает…

Вот в воздухе повеяло прохладой, по одну сторону дороги и по другую выстроились в ряд, словно часовые, горделивые ели, и вскоре мы оказались перед большими деревянными воротами монастыря.

Экскурсовод попросил нас подождать возле автобуса, пока он будет заниматься нашим размещением, но я, обычно дисциплинированная и послушная, на этот раз изменила себе и быстро припустила вверх по дорожке, пока передо мной не вырос домик с верандой, на стенах которой висели иконы.

Я присела на крылечко домика, чтобы отдышаться. Рядом со мной возник огромный, как из сказки, кот в красивой пятнистой шубке, и я робко попробовала подружиться с ним. Но настаивать не требовалось, он не стал жеманничать, как это обычно делают кошки, и дал погладить себя.

Тут же, как из земли, возникла и лохматая собака с длинной шерстью, белой и шелковистой, каких я еще никогда не видела, такая же красивая и доверчивая, как кот, готовая также составить мне компанию, устроившись рядом с котом, с которым, как я заметила, она пребывала в отношениях совершенно сердечных.

Так мы и сидели, я и два моих товарища, радуясь нежному солнышку тихой осени, заливавшему очаровательный пейзаж, эту удивительную симфонию звуков и красок.

Какие-то птички давали высокоторжественный концерт, нисколько не нарушавший тишину леса, а наоборот, оттенявший ее.

Тем временем подошло еще несколько человек, и чей-то шепот заверил нас, что мы находимся именно перед келией отца Клеопы.

Я ничего не стала спрашивать, потому что открылась дверь и молодой худенький монах сказал нам тихим и озабоченным голосом, что ему жаль, но Батюшка не очень хорошо себя чувствует, так что…

Я почтительно выслушала слова монаха, но не ушла; что-то удерживало меня…

Снова заняла свое место на крылечке, радуясь благодатной красоте вокруг, а воздух… я чувствовала, что воздух был здесь другой, не как в других местах. Конечно, неподалеку росли ели, но дело не только в них. Тогда я не понимала, что здесь такое, а теперь знаю: это был воздух святости, это была благодать Творца, окружавшая «домик на горе», в котором обитал святой человек.

Я потеряла всякое чувство времени, казалось, что оно совсем остановилось, и тут вдруг тот же монах, это был ученик Батюшки, поспешно, но так же озабоченно сказал нам, что Батюшка выйдет к нам, но только чтобы мы не задерживали его разговорами, потому что врачи запретили ему, и так далее…

Но только Батюшка, как я убедилась позднее, не следовал в точности предписаниям врачей, и хотя и просил своего ученика не беспокоить его, даже если пожалует император Японии, но вот для нас, простых паломников из его страны, душа не позволила ему…

Ученик еще не окончил говорить, как вышел на порог своей келии Старец, еще величавый, с ликом кротким, сияющим, благодатным, обрамленным белыми прядями волос и белой же бородой, и обратился к нам голосом задушевным и немного певучим: «Да поглотит вас рай!»

Я никогда не слышала такого сочетания слов; всё что угодно и кто угодно мог бы поглотить нас, но «рай» — это звучало великолепно!

Отец Клеопа, это был он, пригласил нас последовать в келию, спросил, откуда мы приехали, обрадовался, а потом взял стопку книг и подарил каждому по одной.

Все происходило удивительно быстро, он благословил нас и сказал, чтобы мы молились непрестанно.

Ученик подал нам знак, чтобы мы уходили, — этого и так было слишком много, дал он нам понять…

Я не знала, что делать. Я не могла прийти в себя, мне казалось, что я вижу сказочный сон. Меня захлестнула огромная радость, удивительный покой души, какого никогда у меня не было, разве, может быть, только в детстве.

Удивляюсь, откуда у меня взялось тогда столько терпения ждать там, на ступеньках, просто-напросто забыв саму себя. Позднее мне вспомнились слова Батюшки, повторявшего нам с безграничным терпением: «Терпение, терпение, терпение… до самого конца терпение».

Образ Батюшки стоял у меня перед глазами, я чувствовала, что он похож на кого-то, и не могла вспомнить, на кого…

Спускаясь по ступенькам тропинки, я спрашивала себя, что же мне так понравилось в Батюшке, ведь он просто очаровал меня, ведь я просто лишилась ума! И поняла: от Батюшки исходило столько света, благости, доброжелательности, скромности и особенно любви, что ты делался бессильным, ты не мог ничего, кроме как стоять завороженно и, в свою очередь, отвечать ему любовью безграничной.

Он похож был на образ Преблагого Бога в рассказах из моего детства, когда Бог ходил по земле, сопровождаемый святым Петром.

Воздух был насыщен чем-то, превосходящим силу моего разумения, а образ Батюшки, такой светлый и преисполненный благости, стоял у меня перед глазами.

Этого его кроткого облика оказалось достаточно, чтобы мне отныне навсегда хотелось как можно чаще бывать в Сихастрии, чтобы снова увидеть его, быть около него и особенно слышать его.

И Благий Бог услышал мою молитву, это происходило много раз. И стоило мне только добраться до Сихастрии, я тут же мчалась к «домику на горе».

Ни разу ни одна речь ни одного университетского ученого мужа не действовала так сильно на меня. Слова Батюшки обладали чрезвычайно выразительной силой: он находил слово, емко выражавшее истину, слово его попадало точно в цель, имело редко встречающуюся точность выражения. Воодушевленность, тон, изменение интонации голоса, подчеркивание отдельных слов — все, что говорил Батюшка, было запоминающимся, было максимально напряженным. Ничего более, ничего менее, слова Батюшки будто высечены были на мраморе. Затем, его феноменальная память, цитаты из святых отцов, из Священного Писания, из житий святых. Он был настоящим кладезем премудрости, святости и благодати. Ему дан был от Бога дар мудрости и ведения.

То были слова проповедника, но также и редкостного оратора (почему нет?), великого мастера слова. (Можно было бы написать целые диссертации на эту тему.) Но Батюшка был также и прирожденным артистом и одновременно режиссером и сценаристом, не будучи в то же время театралом.

И Батюшка дарил нам всем мудрость от переливающейся через край полноты своего ума и души.

Но было еще что-то, может, самое важное: проповеди Батюшки были так тонко продуманы, что были доступны всем слушающим, независимо от уровня их культуры. Он был понятен простому человеку, но его любили и самые рафинированные интеллектуалы. (Как это бывает с произведениями гениальных творцов, масштаба Брынкуша^[7], Еминеску, Енеску^[8].)

Он был понятен всем, потому что Батюшка любил всех