понимание, сочувствие и жалость — тоже оружие, я буду считать, что я не зря отнял время у вас и у себя.

1

Низкие — рукой достать — тучи пахли угольным дымом. А может, это и был дым. Его несло, вращало, тянуло над Николаевским вокзалом, над площадью, над улочками, тупиками, над городом, над всем светом. Стоило покупать аж в Англии кардифф (английский (из Южного Уэльса) антрацит высокого качества (прим.авт.)) и везти его сюда, чтобы так засмрадить небо.

Именно в такой день, гнилой февральский день 1862 года, приехал в Москву будущий комиссар повстанцев Нижнего Приднепровья князь Алесь Загорский с другом Мстиславом Маевским, старым «дядькой» Кирдуном (а по прозвищу — Халява) и своим «дядькованым»^[3] братом, вольноотпущенником Кондратом Когутом.

Перед ними было две цели: закупить необходимое для восстания оружие и попытаться освободить Кондратова брата-близнеца Андрея, которого вот-вот должны были доставить этапом из Белоруссии в Бутырскую тюрьму.

Он был приговорен к пожизненной ссылке. Смириться с этим? Нет, невозможно. Ведь он для Алеся больше, чем брат. Брат по воспитанию и мыслям. Брат, заточенный в тюрьму за то, что пел на ярмарке песню, которую написала твоя рука, придумал твой мозг. Не был бы вправе уважать себя, если б допустил, чтобы друга, брата били «на Болоте»^[4] бичом, а потом повели в цепях Владимирским трактом.

…На город сыпала совсем не февральская, какая-то гнилая морось пополам с желтым снегом. Вдоль гор тянулись проезжие дорожки, и на них стояли лужи цвета мочи, глубокие, со снежной кашей.

С поезда почти никто не сошел. Да и кому было ездить в такую погоду? Дела подождут до сухих дорог, а теперь сиди, брат, у печки.

Возле пустой стоянки извозчиков они стояли только вчетвером. Впереди, словно чужие, Мстислав с Кондратом. За ними — Алесь с Кирдуном.

— Ставь кофры (сундуки с несколькими отделениями (франц.)), хамская морда. — У Мстислава смеялись глаза. — Схлопочешь ты у меня.

Он изводил так Когута всю дорогу… Тот лишь засопел.

В черном пальто, в лосиных перчатках и сверхмодных ботинках, Мстислав был куда как хорош — ни дать ни взять европеизированный купчик из богатых таганских недорослей (Таганка — место в Москве, где жили купцы). Алесь только посмеивался, глядя на него.

— К Макарию на ярмарку едет, с-сукин сын, — слов но о чужом, сказал Кирдуну Алесь. — Певичек будет там в шампанском купать — в редерере, пять семьдесят бутылочка. Х-хам.

У Мстислава еле заметно дрогнули от смеха плечи.

— Слушай, Мстислав, — уже серьезно сказал Загорский. — Вы сейчас с Кондратом поедете первыми. Остановитесь в гостинице «Дрезден», на Тверской площади… Возьмешь трехкомнатный номер с отдельной комнатой для Кондрата. Ты же миллионер, купец.

— Черт побери. Никогда не думал, что подражать дурным манерам так трудно.

— Привыкнешь… А мы с Кирдуном поедем в торговый центр. Остановимся там в номерах при Новотроицком трактире… Я сразу же пришлю Кирдуна — даст знать, какой у нас номер.

— Не понимаю, зачем это, — сказал Кондрат Когут. — Сразу дробить честную компанию.

— Я т-тебе дам компанию, хам, — сказал Мстислав. — Знай свое место. Ты — слуга и никакой мне не компаньон.

— Так надо, Кондрат, — сказал Алесь. — Наш трактир на Ильинке, в самом торговом центре. Андрея повезут не раньше, чем месяца через два. За это время я должен наладить связи с торговцами. И не только легальными, но и подспудными. Придется изучить весь потайной рынок, стать там своим человеком.

— Ну и что?

— Это не то, что купить ружьецо на ковер над кроватью, — сурово сказал Алесь. — Нам все же нужно две тысячи ружей, столько Же холодного оружия, да железа для кузницы, да бумаги, потому что у Кастуся срывается дело.

— Можно было и ближе купить, — сказал Мстислав. — Бумагу — в Добруше, на паскевичевской мануфактуре. Оружие — где-нибудь в Польше или в Риге.

— Ага, — иронично сказал Алесь. — Там, где следят… Нет, брат, если покупать, то там, где об этом и не подумают, в самом логове… Даже и здесь будет опасно. Так я вас подводить не буду… Если что со мной случится — сами освобождайте Андрея.

— А ты? — спросил Кондрат.

— Я выпутаюсь… Слушайте, что надо делать. Его, конечно, привезут в Бутырки. Заведи, Мстислав, знакомство с людьми. Постарайся загодя подкупить палача, чтобы бил со снисхождением.

— Неужели будут сечь? — спросил Когут.

— Обязательно будут, Кондрат… Так вот, с Болотной или Сенной площади их повезут на Рогожскую заставу, откуда начинается Владимирка. Как только точно узнаете, что и как, зовите хлопцев. Постарайтесь напасть на этап где-нибудь недалеко за городом… Вот и все… Выяснится, что я устроился надежно, что нету измены, что за нами никакого хвоста, — я присоединюсь к вам. А пока сидите тише мышей, не выдавайте себя без надобности.

— Где-нибудь в Приднепровье не могли отбить, — ворчал Кирдун. — Шуточки им — на этап напасть.

— Дурень, — сказал Кондрат. — Сам видел, какая охрана была до Могилева и после него. Рота солдат сопровождала этап. Что, напасть да всех друзей так вот, псу под хвост?

— В восстании так и будет, — неожиданно сказал Алесь. — Сам лягу с друзьями, а освобожу хоть бы и последнего косинера^[5].

— Зачем?

— А затем, чтобы люди ничего не боялись, чтобы знали, что друзья не оставят на муки. Такой один, я уверен, в бою четверых стоит.

Он оглянулся и увидел старика в енотовой шубе. Старик — по виду купец из небогатых — тащился к ним по снежной жиже переваливаясь: он подталкивал коленом тяжелый кофр.

— Силенциум, — сказал Алесь. — Внимание.

Все умолкли. Купец дотащился до них и с облегчением поставил кофр.

— Извозчика ожидаете?

— Да, — сказал Загорский.

— Одной компанией?

— Нет. Я вот со слугой, а они — отдельно.

— Жа-аль. — Старик вытирал лоб большим платком. — И куда же это вы, позвольте уж узнать?

— Вы куда, господин? — спросил Алесь.

— В «Дрезден», — буркнул Маевский.

— Да-с, — сказал старик. — Проезжий, значит. Из купцов?

— Да, — сказал Мстислав.

— По какой комиссии?

— Меха… И закупка перкаля (тонкая хлопчатобумажная ткань, сходная с батистом (перс.)).

У старика было красное лицо, бородка клином и хитрые мутновато-синие глазки. Услышав ответ Мстислава, он растянул рот, и без того большой, будто щель в почтовом ящике.

— Со своих, значит, мужичков теплое сдираете, чтоб в холодное да линючее обрядить. — Он говорил по-русски певуче, как говорит московское мещанство.

— Не ваше, отец мой, дело, — сказал Мстислав.

Старик как бы и не слышал.

— И откуда вы?

— Могилевский, — сказал Мстислав.

Наступила очередь Алеся.

— Мы, оказывается, из одних краев, — мягко сказал он