какого ожидаешь увидеть на плече у пирата.
— Как дела?
Когда он спросил это в третий раз, мне показалось, что ему в самом деле небезразлична моя жизнь. Я подошел к клетке, чтобы рассказать о своих делах поподробнее, но он рванулся к прутьям, и я, по-девичьи вскрикнув, выбежал из комнаты.
— Ты нравишься Генри, — сказала сестра. Она только что вернулась с работы, из теплицы, и, сидя за столом, расшнуровывала кроссовки. — Видишь, как он распускает хвост веером? При Бобе он никогда так не делает. Правда, Генри? Боб пришел с работы на несколько минут раньше и немедленно кинулся наверх к своей собственной птице, лысеющему краснохвостому попугаю по имени Хосе. Мне казалось, что пернатые могли бы иной раз пообщаться не без приятности, но выяснилось, что они терпеть друг друга не могут. — Никогда не упоминай Хосе при Генри! — прошептала Лиза. Птица Боба что-то проскрипела из кабинета наверху, и Генри ответил высоким, пронзительным лаем. Он научился этому у Чесси, Лизиной колли, и впечатление было странным, поскольку лаял он совершенно по-собачьи. Когда же Генри говорил по-английски, голос его звучал в точности как Лизин. Было что-то зловещее в том, что голос сестры раздается из клюва, хотя я и получал от этого определенное удовольствие. — Кто голодный? — спросила она. — Кто голодный? — повторил попугай. Я поднял руку. Лиза протянула Генри орешек. Он взял его лапой, пузо нависло над жердочкой. Неудивительно, что люди заводят попугаев. Вот тут, на кухне у моей сестры, живет этот симпатичный толстячок, прекрасный слушатель, то и дело заботливо спрашивающий, как у тебя дела. Я задал Лизе тот же вопрос, и она сказала «нормально». Она боится рассказывать мне что-нибудь важное, зная, что я тут же вставлю это в книгу. Я вижу себя этаким безобидным старьевщиком, составляющим мозаику из кусочков всякого мусора, но моя семья иначе смотрит на вещи. Дело в том, что их личная жизнь часто оказывается среди того мусора, который я так беззаботно подбираю, и им это не по нутру. Наши беседы теперь начинаются так: «Поклянись, что это останется между нами». Я клянусь, но предполагается, что мое слово стоит не многим больше слова Генри. Я приехал в Винстон-Салем, чтобы выступить перед студентами в местном колледже и еще чтобы сообщить сестре новость. Иногда, когда накуришься, забавно представлять, какой актер мог бы сыграть тебя в фильме про твою жизнь, — благо ее никто не собирается экранизировать. Мы с Лизой давно уже не балуемся травкой, так что мне было нелегко признаться, что по моей книге пишется сценарий и теперь про нашу жизнь будут снимать кино, и не какой-нибудь студент, а известный режиссер. — Кто-кто? Я объяснил, что режиссер — китаец, и она спросила, будет ли фильм по-китайски. — Нет, — сказал я. — Он с самого детства живет в Америке. В Калифорнии. — Тогда какая разница, китаец он или нет? — Ну, знаешь, — сказал я, — другая ментальность… Особая чувствительность… — Ох, братец, — вздохнула она. Я взглянул на Генри, рассчитывая на поддержку. Он зарычал. — Значит, теперь мы попадем в фильм? — она подобрала с пола кроссовки и швырнула их в стирку. — Ну вот что, запомни: я не позволю втянуть в это мою птичку. Сценарий был основан на событиях допопугайских времен, но я тут же стал прикидывать, кто мог бы сыграть Генри. — Я знаю, о чем ты думаешь, — заявила сестра. — Ни за что. Однажды где-то в гостях я познакомился с женщиной, чей попугай выучился имитировать гудение морозильника. «Вот что бывает, когда оставляешь их одних», — пожаловалась она. На меня этот факт произвел весьма удручающее впечатление. Вот божья тварь, чье предназначение — передразнивать соседей по джунглям, и до чего она докатилась? Подражает электроприборам! Я рассказал эту историю Лизе, но она сказала, что недосмотр тут ни при чем. В доказательство Лиза принялась готовить капуччино, и Генри виртуозно сымитировал звук вспенивающегося молока. — Он и блендер может изобразить, — сказала она. Она отворила клетку, и мы уселись пить кофе — Генри плавно спланировал на стол. — Кто хочет поцелуйчик? Лиза высунула кончик языка, и он осторожно зажал его в клюве. Я бы в жизни не сделал ничего подобного — не потому даже, что это выглядит омерзительно, а потому, что он наверняка отхватил бы мне язык. Может, он и выказывает мне благоволение, расставляя хвост веером, но по-настоящему Генри предан лишь одному существу — я думаю, именно за это моя сестра так его любит. — Хороший поцелуй? — спросила она. — Тебе понравилось? Я ожидал, что он скажет «да» или «нет», и был разочарован, когда услышал в ответ: «Тебе понравилось?» Попугаи, конечно, могут говорить, но, к сожалению, не имеют ни малейшего понятия о том, что произносят. Когда Генри только что попал к Лизе, он говорил по-испански — этому языку он, видимо, научился там, где его поймали. Когда его спрашивали, хорошо ли он спал, он просто отвечал «Hola», как те сальвадорские женщины, вместе с которыми я работал уборщиком в Нью-Йорке. У него бывают периоды, когда он подражает полюбившемуся звуку или фразе, а потом переходит на что-то другое. Когда умерла наша мать, Генри научился плакать. Они с Лизой часами плакали хором, растравляя друг друга. Еще через пару лет, когда у Лизы что-то не ладилось с учебой, она натаскала Генри выступать в качестве группы поддержки. Когда я звонил ей, на заднем плане слышались его крики: «Лиза, мы тебя любим!», «Прорвемся!» Со временем он сменил репертуар на более прагматический: «Где мои ключи?»
Когда мы покончили с кофе, Лиза отвезла меня в Гринсборо, где я должен был выступать. Я читал разные истории о членах своей семьи, а после чтения отвечал на вопросы о них, и мне казалось странным, что абсолютно незнакомые люди так много знают о моем брате и сестрах. Чтобы спокойно спать по ночам, мне приходится убеждать себя, что я тут ни при чем, что люди, которых я люблю, добровольно делают свою жизнь достоянием публики. Однако когда кто-то из семьи сидит в зале, поддерживать эту иллюзию чрезвычайно трудно. На другой день после чтения Лиза, сказавшись больной, не пошла на работу, и мы вместе отправились по разным делам. Винстон-Салем — город торговых центров, и в каждом из них расположен огромный продуктовый магазин. Я искал блоки сигарет подешевле, так что мы ездили из центра в центр, сравнивая цены и обсуждая нашу сестру Гретхен. Год назад она купила пару хищных китайских коробчатых черепах с заостренными носами и жутковато-прозрачной кожей. Они жили во дворе, в небольшом загоне, и все было хорошо, пока в один прекрасный день еноты не прокопали лаз под загородкой и не
— Ты нравишься Генри, — сказала сестра. Она только что вернулась с работы, из теплицы, и, сидя за столом, расшнуровывала кроссовки. — Видишь, как он распускает хвост веером? При Бобе он никогда так не делает. Правда, Генри? Боб пришел с работы на несколько минут раньше и немедленно кинулся наверх к своей собственной птице, лысеющему краснохвостому попугаю по имени Хосе. Мне казалось, что пернатые могли бы иной раз пообщаться не без приятности, но выяснилось, что они терпеть друг друга не могут. — Никогда не упоминай Хосе при Генри! — прошептала Лиза. Птица Боба что-то проскрипела из кабинета наверху, и Генри ответил высоким, пронзительным лаем. Он научился этому у Чесси, Лизиной колли, и впечатление было странным, поскольку лаял он совершенно по-собачьи. Когда же Генри говорил по-английски, голос его звучал в точности как Лизин. Было что-то зловещее в том, что голос сестры раздается из клюва, хотя я и получал от этого определенное удовольствие. — Кто голодный? — спросила она. — Кто голодный? — повторил попугай. Я поднял руку. Лиза протянула Генри орешек. Он взял его лапой, пузо нависло над жердочкой. Неудивительно, что люди заводят попугаев. Вот тут, на кухне у моей сестры, живет этот симпатичный толстячок, прекрасный слушатель, то и дело заботливо спрашивающий, как у тебя дела. Я задал Лизе тот же вопрос, и она сказала «нормально». Она боится рассказывать мне что-нибудь важное, зная, что я тут же вставлю это в книгу. Я вижу себя этаким безобидным старьевщиком, составляющим мозаику из кусочков всякого мусора, но моя семья иначе смотрит на вещи. Дело в том, что их личная жизнь часто оказывается среди того мусора, который я так беззаботно подбираю, и им это не по нутру. Наши беседы теперь начинаются так: «Поклянись, что это останется между нами». Я клянусь, но предполагается, что мое слово стоит не многим больше слова Генри. Я приехал в Винстон-Салем, чтобы выступить перед студентами в местном колледже и еще чтобы сообщить сестре новость. Иногда, когда накуришься, забавно представлять, какой актер мог бы сыграть тебя в фильме про твою жизнь, — благо ее никто не собирается экранизировать. Мы с Лизой давно уже не балуемся травкой, так что мне было нелегко признаться, что по моей книге пишется сценарий и теперь про нашу жизнь будут снимать кино, и не какой-нибудь студент, а известный режиссер. — Кто-кто? Я объяснил, что режиссер — китаец, и она спросила, будет ли фильм по-китайски. — Нет, — сказал я. — Он с самого детства живет в Америке. В Калифорнии. — Тогда какая разница, китаец он или нет? — Ну, знаешь, — сказал я, — другая ментальность… Особая чувствительность… — Ох, братец, — вздохнула она. Я взглянул на Генри, рассчитывая на поддержку. Он зарычал. — Значит, теперь мы попадем в фильм? — она подобрала с пола кроссовки и швырнула их в стирку. — Ну вот что, запомни: я не позволю втянуть в это мою птичку. Сценарий был основан на событиях допопугайских времен, но я тут же стал прикидывать, кто мог бы сыграть Генри. — Я знаю, о чем ты думаешь, — заявила сестра. — Ни за что. Однажды где-то в гостях я познакомился с женщиной, чей попугай выучился имитировать гудение морозильника. «Вот что бывает, когда оставляешь их одних», — пожаловалась она. На меня этот факт произвел весьма удручающее впечатление. Вот божья тварь, чье предназначение — передразнивать соседей по джунглям, и до чего она докатилась? Подражает электроприборам! Я рассказал эту историю Лизе, но она сказала, что недосмотр тут ни при чем. В доказательство Лиза принялась готовить капуччино, и Генри виртуозно сымитировал звук вспенивающегося молока. — Он и блендер может изобразить, — сказала она. Она отворила клетку, и мы уселись пить кофе — Генри плавно спланировал на стол. — Кто хочет поцелуйчик? Лиза высунула кончик языка, и он осторожно зажал его в клюве. Я бы в жизни не сделал ничего подобного — не потому даже, что это выглядит омерзительно, а потому, что он наверняка отхватил бы мне язык. Может, он и выказывает мне благоволение, расставляя хвост веером, но по-настоящему Генри предан лишь одному существу — я думаю, именно за это моя сестра так его любит. — Хороший поцелуй? — спросила она. — Тебе понравилось? Я ожидал, что он скажет «да» или «нет», и был разочарован, когда услышал в ответ: «Тебе понравилось?» Попугаи, конечно, могут говорить, но, к сожалению, не имеют ни малейшего понятия о том, что произносят. Когда Генри только что попал к Лизе, он говорил по-испански — этому языку он, видимо, научился там, где его поймали. Когда его спрашивали, хорошо ли он спал, он просто отвечал «Hola», как те сальвадорские женщины, вместе с которыми я работал уборщиком в Нью-Йорке. У него бывают периоды, когда он подражает полюбившемуся звуку или фразе, а потом переходит на что-то другое. Когда умерла наша мать, Генри научился плакать. Они с Лизой часами плакали хором, растравляя друг друга. Еще через пару лет, когда у Лизы что-то не ладилось с учебой, она натаскала Генри выступать в качестве группы поддержки. Когда я звонил ей, на заднем плане слышались его крики: «Лиза, мы тебя любим!», «Прорвемся!» Со временем он сменил репертуар на более прагматический: «Где мои ключи?»
Когда мы покончили с кофе, Лиза отвезла меня в Гринсборо, где я должен был выступать. Я читал разные истории о членах своей семьи, а после чтения отвечал на вопросы о них, и мне казалось странным, что абсолютно незнакомые люди так много знают о моем брате и сестрах. Чтобы спокойно спать по ночам, мне приходится убеждать себя, что я тут ни при чем, что люди, которых я люблю, добровольно делают свою жизнь достоянием публики. Однако когда кто-то из семьи сидит в зале, поддерживать эту иллюзию чрезвычайно трудно. На другой день после чтения Лиза, сказавшись больной, не пошла на работу, и мы вместе отправились по разным делам. Винстон-Салем — город торговых центров, и в каждом из них расположен огромный продуктовый магазин. Я искал блоки сигарет подешевле, так что мы ездили из центра в центр, сравнивая цены и обсуждая нашу сестру Гретхен. Год назад она купила пару хищных китайских коробчатых черепах с заостренными носами и жутковато-прозрачной кожей. Они жили во дворе, в небольшом загоне, и все было хорошо, пока в один прекрасный день еноты не прокопали лаз под загородкой и не