выменивать, а жизнь надела на него поповскую рясу, заставила служить панихиды. В прихожей он опять говорил, щурясь на лампу, которой ему показывали дорогу:

- Ну так вот!.. Если есть золото - рассуйте.

- Ну, золото... Какое там золото! - стонал Никанор. - Доходы маленькие, предметы дорожают с каждым днем. Нитки... Паршивая штука - и к ним не приступишься...

- Нитки наплевать. Вообще положение неважное. Придется бежать в Австралию... Серьезно! Разве будешь терпеть?

- Характер у вас веселый, - улыбался дьякон. - С вашим характером можно... А я вот всю ночь не усну. Так и буду кататься с боку на бок. Мнительный!

Невыпряженная пара Поликарповых лошадей под сараем, всхрапывая, раздувала ноздрями, дергала тарантас. Никаноров жеребенок на конюшне постукивал цепью. Слышно было в темноте, как он грыз колоду, хлопая копытом; сердце у Никанора наливалось мучительной болью.

Вышел он с фонарем, выставленным впереди. Неожиданно хвативший ветер сшиб его с крыльца, сорвал мелко посаженную шляпу с головы, распахнул полы подрясника, захлопал ими словно крыльями. Огонь в фонаре погас. Пока отыскивал шляпу, Поликарп сидел в тарантасе, крепко натягивая вожжи. Дьякон, отворявший ворота, испуганно шарахнулся в сторону от пляшущих лошадей. Пристяжная метнулась вперед, щелкая кованым задом, под колесами хрустнула невытащенная подворотня, - и через минуту тарантас с Поликарпом гремел за околицей.

- Ну и лошади! - жаловался дьякон, щупая зашибленное колено. - Как змеи!..

Никанор в темноте, разглядывая переломанную подворотню, сердито ворчал:

- Что уж вы, право... словно нарочно... Надо бы вытащить...

Ему хотелось поскорее уйти, остаться наедине, чтобы уложить расстроенные мысли, а дьякон удерживал разговорами.

- Обидят. Насилие могут учинить...

- Какое насилие?

- Известно, какое... Над женщинами...

- Неужто и на это способны?

- Нынче на все способны. Бога нет, царя нет. Одна матушка свобода.

Дьякон от досады плюнул:

- Англию хотим догнать!

- Ну, ладно. Идите!

- Знаете что?

- Нет, нет... Идите. После поговорим-... А зря пока не распространяйтесь... Будто ничего не знаем...

Никанор взял дьякона за плечо, легонько повернул, сдержанно выталкивая со двора...

- Идите. Будто ничего не знаем.

Попадья в дому плакала. Никанор присел на стул, начал покачиваться. В палисаднике шумели деревья, на чердаке царапались кошки, а он, согнутый горем, сердито долбил, стискивая в кулаке оттопыренную бороденку.

- Революция!.. Тошно было жить, как люди живут... За свободой полезли, идиоты...

Хотел еще кого-то злобно выругать, но вспомнил, что окна в дому не закрыты, оробел, заторопился, быстро метнулся на улицу. На пороге вдруг остановился. Надел одну калошу, другую - забыл. Стал искать шляпу, которая сидела на голове. Повертелся, потыкался из стороны в сторону, громко крикнул:

- Где же шляпа-то?

3

На площади, около церковной ограды, бродили лошади. Поближе к дороге слабо белели заночевавшие гуси маленькой сонно разговаривающей кучкой. На колокольне сдержанно гудела колокольная медь под ударами ветра. Против Никанорова палисадника в полосе света, падающего из школьных окошек, кружили какие-то люди. Слышалось два голоса. Один говорил громко, раздраженно:

- Последний пуд доедаю... Купить - денег нет...

Другой сдержанно отвечал ему:

- Хлеба найдем... Подожди немного...

- Где найдешь?

- Найдем... Хлеба по горло...

Выставив ухо, прикрытое ладонью, Никанор стоял, притаив дыхание.

Когда разговаривающие вошли в школу, быстро перескочил он через дорогу. Озираясь, прижимая левой рукой стукающее сердце, остановился под школьным окошком. На полу лежали мужики, упершись бородами в половицы. За двумя столами сидела заливановская "шантрапа". В стороне, на скамеечке, - учительница Марья Кондратьевна, рядом с ней - Лелечка, Никанорова дочь. Вошел учитель Петунников, опираясь на клюшку, вслед за ним еще трое: Синьков, молодой парень Илюшка в зеленом плаще нараспашку и крепкий, невысокого роста Федякин, с бритым, щетинистым подбородком. Петунников развернул красное полотнище, вынутое из-под мышки; Синьков, улыбаясь, причмокнул:

- Вот она какая!

- Товарищи! - крикнул Федякин. - Это наше красное революционное знамя.

Поднявшиеся с полу зашумели, задвигались. Никанор увидел среди них племянника Сергея с папиросой в зубах. Он встал в дьяконовскую позу, высоко подняв правую руку, весело загремел молодым семинарским баском:

- Товарищи! Внимание...

Федякин продолжал:

- По-мирному да по-божески у нас ничего не выйдет. Сытые нашему богу не молятся. Нам нужен каравай, они бросят кусочек. Мы будем брать, они не будут давать... Борьба будет, товарищи. На чудеса не надейтесь...

Мужики ударили сразу в несколько голосов, Федякин выкладывал:

- Все мы были на войне. Пришли домой - пусто. Хлеба нет, жрать нечего, а люди карман набивали, деньгой подавились... Закон это?

Марья Кондратьевна хотела сказать Федякину, что он стоит на верном пути, но плеснувшие голоса вытеснили ее, потопили, и стояла она перед Федякиным молча, нервно покусывая губы. Федякин кричал, повышая голос:

- Такого закона нет! А если у кого остался такой закон, мы должны уничтожить его.

Ледунец за столом протягивал грязные ладони, показывая почерневшие мозоли, возбужденно вертел головой.

- Вот они, вот. Откуда, а? То-то...

Щуплый Серафим с рыжей, нерасчесанной бороденкой, дергал за рукав Ваську Кочета:

- Вась! Нет, ты слушай... Постой. Ты думаешь, я не понимаю? Не-эт, голова, я все понимаю... Дайка мне тыщу, увидишь, какой я Серафим. Чудо сделаю!

Сеньков размахивал фуражкой.

- Шкуру сдерем, истинный господь.

Никанор стоял пораженный. Хотел войти в школу, чтобы увести "ребятишек" домой, но в это время кто-то стукнул его по плечу:

- Чего глядишь?

Вздрогнул он, присел, а через минуту испуганно скакал к своему палисаднику, путаясь в длинной одежде. Домой вернулся бледный, с дрожащими губами.

- Детки-то наши!..

- Где? -