солдат
И положили в новом гробе,
Возлив на тело аромат.
Смотри: минула ночь субботы,
И новый день сменяет мрак.
Сестра, скажи мне, отчего ты
Нежданно ускоряешь шаг?
Уж близок сад. Вот лилий чаши
Сверкнули из рассветной мглы.
Сестра, зачем одежды наши
Так неестественно белы?
Как ветви здесь нависли густо.
Давай сосуд. Пришли. Пора.
Вот и пещера. Где Он? Пусто!
Кто взял Его? О, кто, сестра?
Кем вход в пещеру отгорожен?
Что совершилося в ночи?
Пустой покров белеет, сложен.
В пещере — белые лучи.
Где труп? где стража? где ограда
Всё — только белые цветы.
Бегу навстречу! Нет… не надо:
Ты возлюбила — встретишь ты!
VIII. ВИДЕНИЕ СВЯТОГО БЕРНАРДА[10]
На окне раздернуты шторы.
Тонкие кустики гнутся.
Белей и белей
В даль уходящие горы.
Полей
Зеленые полосы вьются.
Заходящего солнца лучами
Кельи свод позлащен.
Монах сидит. За плечами,
Откинут, лежит капюшон.
Догорающий луч скользнул,
Задрожав на оконной раме.
Он последний раз блеснул,
Осветив окрестность с горами.
Поднял глаза монах
От священной страницы.
Незабудки в Ее глазах
Сияли под тенью ресницы.
Легки одежды воскрылия…
Ты ль, долго жданная?
Смотрит: в руках
Ее лилия Благоуханная.
Матерь Божию встретил святой
Чуть заметным всплеском рук.
На Ее голове золотой
Трепетал и светился круг.
Над овалом лица легли
Золотые косы в порядке.
Голубыми струями текли,
Расплывались одежды складки.
Тихо став пред святым,
С лаской Она глядела.
Одежды — легки как дым —
Ее овеяли тело.
Ни слова тогда не сказал
Марии блаженный инок.
Ворвавшийся луч пронизал
Закружившийся столб пылинок.
Он остался, поверить виденью
Робкой душой не дерзающий,
А Она отплыла легкой тенью,
Ускользающей.
IX. РОДНЫЕ СТРАНЫ
Видел ты эти блаженные долы?
Бледных фиалок луга,
Дымные сосны, янтарные смолы,
В горних пределах снега?
Нежные розы — закатные светы,
Серые камни, раздолья пещер,
Там, где ласкают святые аскеты
Руки им лижущих кротких пантер.
Всех лучезарные светы залили,
Всех их питает Господня роса.
Тонут в лазури торжественных лилий,
Девственных, стройных и белых, леса.
О, этих стран неподвижные блески!
Вечно взлетают к вам грезы земли.
Мучениц-дев исступленные всплески…
Светлый жених в озаренной дали.
Рыцарей латы, златые поножи,
Копья, щиты мелодично звенят.
Там, на цветами украшенном ложе,
Львы возлежат возле белых ягнят.
Остров. Закат. Шелестящие ласки.
Юноши в девах лобзают сестер.
Волны кудрей, золотые повязки…
Ангел над ними крыла распростер.
Любят, сгорают. Восторги — взаимны.
Бледные руки, скользящие сны.
Гимны Христу, непостижные гимны!
Звезды. Моления. Шепот волны.
X. СВЯТАЯ ЦЕЦИЛИЯ[11]
Возле органа Святая Цецилия,
— Вся осиянна —
Божия лилия!
Струны взывают.
Белые руки
С клавишей зыбких срывают
Тихие звуки.
Звуки — нежны и сладки.
В сиянье воздушного диска,
Волосы — черны и гладки —
На лоб опущены низко.
К груди приколота,
Роза вздыхает.
Искра золота
На стене потухает.
Бледного света
Тени — неверней.
Благовест где-то…
Звон вечерний.
XI. ПРЕСВЯТАЯ ДЕВА И БЕРНАРД[12]
И. С. Щукину
Он за город ушел, где дороги
Был крутой поворот.
Взоры монаха — молитвенно строги.
Медленно солнце спадало с прозрачных высот,
И молиться он стал, на колени упал, и в фигуре
Были смиренье, молитва. А воздух — прозрачен и пуст.
Лишь над обрывом скалы в побледневшей лазури
Зыбкой листвой трепетал засыпающий куст.
Воздух пронзали деревьев сребристые прутья.
Горы волнами терялись, и вечер, вздыхая, сгорал.
Знал он, что встретит сегодня Ее на распутье…
Благовест дальний в прозрачной тиши умирал.
Шагом неспешным прошла, и задумчиво кротки
Были глаза голубые, и уст улыбался коралл.
Пав на колени, он замер, и старые четки
Всё еще бледной рукой своей перебирал.
Осененная цветом миндальным,
Стояла одна у холма.
Замер благовест в городе дальнем…
Ты ль — Мария, Мария сама?
Никого. Только золотом блещет
На закате пустая даль.
Веет ветер, и дерево плещет,
Беззвучно роняя миндаль.
XII. СВЕТЕ ТИХИЙ![13]
В кротких лучей вечереющем блеске,
Мнится, тебя я уж видел когда-то.
Где, я не помню. Быть может, на фреске,
Там, где блаженных рисует Беато.
Ласковый образ, являвшийся в
