в лагере прошла без происшествий, если не считать того, что в лазарете умер старый зек, а возле седьмого барака случилась небольшая потасовка, за что двое зеков были посажены в штрафной изолятор.

Распределение нарядов по утрам — штука для каждого заключенного очень важная. Неизвестно, что там за вчерашний день перетерло в своих канцеляриях начальство и в какой список перекинут тебя сегодня. Бывало сплошь и рядом — спокойно ложишься спать, занимая блатную должность каптера или санитара, и не знаешь, что чья-то начальственная рука уже свергла тебя с высот, и плетешься ты на прииск долбить шурфы или катать тяжеленные тачки с каменной породой.

Мы с Мишкой за такие вещи не переживали. Если повезло, так повезло! У обоих сравнительно редкие для лагеря специальности — дизелисты. И объект у нас один и тот же: залитый соляркой пятачок между лагерными воротами и кладбищем, с внешней стороны ограды.

На толстых лиственничных колодах стояли три тракторных двигателя СТЗ. Один из них постоянно работал, давая для лагеря электричество, второй стоял, готовый подменить заглохшего собрата, а с третьего дизеля мы снимали железяки для ремонта первых двух.

Бригада наша считалась расконвоированной. Днем нас никто не охранял. Лишь изредка прибегал пом по тылу майор Макаров и, убедившись, что двигатель исправно молотит, снова исчезал по своим делам. Никто нас не караулил, но и бежать было некуда. Кругом, на многие сотни верст — тайга, бурелом, а к северу — тундра и океан.

Время на разводе тянется нудно. Минут десять я наблюдал за серой взлохмаченной вороной, которая ковырялась клювом в банке из-под тушенки. Банка валялась у подножия вышки за первым рядом колючей проволоки, а то бы ее давно подобрал и вылизал кто-нибудь из лагерных доходяг.

Охранник, перегнувшись через перила, швырнул вниз окурок. Ворона подняла голову, но на окурок не среагировала…

К весне пятьдесят восьмого года от огромного лагеря ЛБ-162/08, обслуживающего прииск «Медвежий», осталось всего ничего.

Почти все «политические» уже освободились, и большая часть рубленных из сосны длинных бараков стояли заколоченные. Мы знали, что к осени прииск закроют, а лагерь расформируют. В связи с этим едва не каждый из нас надеялся до конца года освободиться, хотя многим оставалось сидеть лет по пять-десять, а то и больше.

Видимо, такая у заключенного натура. Он почему-то думает, что после закрытия лагеря у начальства не останется другого выхода, как отпустить зеков на все четыре стороны. А что, мол, с нами еще делать?.. Но собственные мечты мы всерьез не принимали. Это не первый и не последний лагерь, который расформировывают. Нас просто переведут в другой лагерь, гораздо, может быть, хуже этого. Чего-чего, а колючей проволоки хватит на всех с излишком.

Впереди меня в строю перетаптывался и уныло разглядывал свои кирзовые сапоги сорок пятого размера Мишка Тимченко. Сапоги хоть и старые, но аккуратно прошиты по рантам проволокой и густо смазаны солидолом. Кутузов — парень хозяйственный, вот только телогрейку по размеру подобрать не может.

Я зевнул и от скуки наступил Кутузову на задник сапога. Мишка от неожиданности вздрогнул и обернулся. Я сделал вид, что внимательно слушаю Макарова, который зачитывал разнарядку на день.

Развод наконец закончился, и мы трое — Олейник, Мишка и я пошли к своим дизелям. У Ивана Григорьевича Олейника, нашего бригадира, была странная и вначале непонятная мне кличка Варнак. Грузный, с широкими мощными плечами, он шагал, сунув руки в карманы, погруженный в свои мысли.

Кому как, а для Олейника расформирование лагеря — куча лишних хлопот. Месяц назад к нему приехала жена с двумя сыновьями. Нехаев выделил Олейнику комнату в бараке, детей определили в школу при военном городке, и вот теперь на носу новый переезд и, значит, где-то надо заново устраивать семью.

Олейник родом из Москвы. Воевал в артиллерии, вернулся домой лейтенантом с несколькими орденами. Жизнь на гражданке у Олейника не сложилась. Работать не захотел и связался с бандой, которая даже по жестоким послевоенным временам отличалась повадками беспощадными и звериными. Лихие ребята выглядывали на вокзалах демобилизованных офицеров или гражданских, возвращающихся из эвакуации. Будущую жертву выбирали по количеству мешков и чемоданов. Подсовывали смазливую бабенку, которая обещала помочь с билетами и везла гостя переночевать к себе домой на «подвернувшемся» авто, в котором сидели свои люди.

Если гостя успевали ограбить по дороге и была уверенность, что он никого не опознает, его просто выкидывали в канаву, предварительно шарахнув по голове железякой. Остальных ждала участь куда страшнее. Жертву привозили в неприметный, стоявший в лабиринте частных построек дом, и человек навсегда исчезал за высоким деревянным забором. Трупы, разрубив на несколько частей, сжигали в огромной подвальной печи.

Неизвестно, сколько бы действовал этот страшный конвейер, но среди жертв попался на редкость крепкий старшина. Полуоглушенный, с пробитым затылком, он сумел раскидать бандитов и добежать босиком по снегу до ближайшего отделения милиции.

Вызванные с Петровки муровцы вместе со старшиной быстро нашли дом. Кого-то повязали на месте, остальных разыскивали по всей Москве.

Тогда действовал указ об отмене смертной казни — участники банды отделались большими сроками. Олейник получил двадцать пять лет, «четвертак», и я не раз задавал себе вопрос: какую же роль играл он в банде? Неужели хладнокровно рубил на части таких же, как он, фронтовиков и заталкивал куски человеческого мяса в печку?

Или был на подхвате, шоферил, отвозил?..

И все же, несмотря на страшную свою биографию, был наш бригадир человеком неплохим. Жесткий по характеру и очень сильный физически, Олейник мог бы выбиться в главные лагерные авторитеты. Однако от блатной верхушки он предпочитал держаться в стороне и на тюремную кличку откликаться не любил.

Сидеть Олейнику было еще очень долго, а дорога в Москву заказана навсегда. Жена его долго раздумывала, но после девяти лет разлуки рискнула приехать в Якутию вместе с детьми.

Олейнику за сорок. Обычно смурной и малоразговорчивый, он оживляется, когда речь заходит о семье…

Под горячую руку Олейнику лучше не попадаться. С неделю назад, обтачивая на токарном станке коленчатый вал, Мишка Тимченко зазевался и запорол дефицитную железяку. Олейник долго рассматривал испорченную деталь, потом швырнул ее в сторону и залепил Мишке в ухо. Удар был от души, Кутузов взвыл и едва устоял на ногах.

Мишка полдня отсиживался в кустах, пока Олейник не успокоился. Скажу сразу: на