Макс слушал и наматывал себе на ус. Господин Рандлер совершенно точно знал, что попадет в ад, и для этого у него были основания. За время своей бурной жизни он загубил стольких честных и не очень честных людей, что образы особенно обиженных им, время от времени посещали его. С тех пор, как он заболел, возможность искупить хоть малую толику вины, не давала ему покоя. Он стал известным филантропом и благотворителем, пожертвовав на всякие «богоугодные» дела, как называли их деятели, исполнявшие его волю, громадные суммы. Но легче ему не стало, ни физически, ни морально. Когда он, наконец, понял, с большим опозданием, что невозможно купить за деньги душевный покой, то ударился во все тяжкие. Стал еще большим богохульником и развратником чем прежде, промотав остатки физического здоровья. Оказавшись на краю могилы, он и тут захотел воспользоваться преимуществами, предоставляемыми деньгами. Он решил ускорить и по возможности облегчить себе переход в мир иной. Рассказывая ужасные подробности своего скрытого от посторонних глаз существования, господин Рандлер испытывал почти физическое удовольствие от наблюдаемой им смены эмоционального состояния Макса. «Глупенький молокосос», как называл его про себя господин Рандлер, пережил шок, после очередного откровения умирающего старика. Макс и подумать не мог, что такой благообразный, всеми почитаемый и почти легендарный старик, жил в нравственной грязи, ни с чем несравнимой. Он уже мало сомневался в том, каким образом поступит, если Марк Рандлер не откажется от мысли воспользоваться его услугами. Как назло, или, скорее всего, чтобы помучить его еще, Марк ни словом не обмолвился о своей утренней просьбе. И судя по всем внешним признакам, старику стало лучше, что несказанно удивило Макса, знающего во всех подробностях историю болезни господина Рандлера. Пристально взглянув на замолчавшего больного, он сделал ему инъекцию, предписанную врачом, пожелал спокойной ночи и, не дождавшись ответа, вышел.

На следующий день Макс удивился еще более, войдя в палату господина Рандлера. Старик полусидел на кровати, опираясь на высокие подушки, и безмятежно улыбался. Господин Рандлер походил еще на больного, очень больного человека, но маска смерти сошла с его лица. Губы двигались и чуть порозовели, глаза вновь стали живыми и пронзительными. Недоумевая по поводу разительной перемены, Макс решил подождать, надеясь получить разъяснения от самого Марка Рандлера. В голову шли совершенно безумные мысли о связях господина Рандлера с нечистой силой, позволяющие ему легко переходить из предсмертного состояния в состояние удовлетворительное.

— Вижу по вашему виду, дорогой Макс, что не ожидали застать меня бодрым и почти веселым. Я угадал, хе-хе. Что ж тут сложного угадать. Ничего тут сложного нет. Напротив, все очень просто, а особенно с Вами, дорогой Макс. У вас все чувства, сразу же отражаются на вашей физиономии. За то и ценит Вас доктор Даррелл. Он говорил мне о Вас. «Этот парень, настоящее сокровище. Ты всегда будешь знать о чем он думает». Теперь я вижу, что доктор Даррелл, мой старинный друг, — при этих словах на лице у господина Рандлера появилась кривая ухмылка, — не соврал. Когда Вы улыбаетесь и думаете про себя, что-то вроде: «Скорее бы черти унесли этого старикашку», — мне всегда понятен, ход ваших размышлений.

Макса передернуло. Он не ответил; деловито приступил к процедурам, тайком наблюдая за господином Рандлером. Его, казалось, гораздо меньше заботили все унизительные подробности производимых Максом манипуляций. Господин Рандлер отсутствовал, он размышлял о чем-то, по всей вероятности, приятном, потому что на губах его блуждала рассеянная, забытая им улыбка. Макс внезапно почувствовал себя рабом, ублажающим знатного римского патриция в термах. Ему захотелось вернуть господина Рандлера в прежнее зависимое от него Макса и потому униженное состояние. Он нарочно сделал ему больно. Марк поморщился и поднял на него глаза.

— Ну вот, кажется, закончили и Вы уже вполне можете делать некоторые вещи сами, — Макс намеренно был груб.

— Ах, мы можем кусаться, у нас уже прорезались зубки и при случае, мы не упустим своего. Да, мой хороший? Умираете от желания узнать, что так перевернуло старика, что он ожил, восстал из мертвых, как Лазарь. Так и быть Макс, я покажу Вам кое-что. Вот так-то. Теперь уж я не помру, совершенно в этом уверен. После такого известия только отъявленный дурак стал бы помирать. А я не дурак, Вы знаете, — Марк Рандлер проговорил все быстро и отчетливо, щеки старика порозовели. Он протянул руку к тумбочке и протянул Максу письмо, на тонкой бумаге, от которого исходил слабый запах лаванды.

— Я не приучен читать чужие письма, — Макс строго посмотрел на ухмыляющегося господина Рандлера.

— Вы же умираете от желания прочесть письмо, тем более, я уверен, Вы догадались от кого оно. Эх, мальчик! Какой Вы еще мальчик, завидую Вам. Сколько Вам еще предстоит узнать о людях и о себе самом! Вы же прочтете письмо! Я даю голову на отсечение. Хе-хе. Ну, может, сейчас уже не дам, да… В свете, так сказать, новых обстоятельств. Ну, ну, не обижайтесь, что я так Вас… Ну что такого, если Вы прочтете его. Считайте, что я просто хочу поучить Вас немного жизни. Как старший; как заботливый друг. Я вполне чувствую себя вашим другом. Не смущайтесь. Я разрешаю забрать письмо и прочитать его, когда у Вас будет такая возможность. А потом мы с Вами его обсудим, и я Вас кое о чем попрошу.

Макс в растерянности смотрел на господина Рандлера, не зная, чего еще ожидать от старика. У него сложилось впечатление, что Марк Рандлер совершенно оправился, и все его страшные болячки исчезли, не оставив заметного следа. Повертев в руке письмо, и не зная, что с ним делать, Макс машинально сунул его в карман халата. У него не хватило сил поглядеть на господина Рандлера, выходя из палаты. Первое, что он сделал, придя к себе в ординаторскую — поспешно, чуть не разорвав, вытащил письмо и впился в него. Господин Рандлер и на этот раз не ошибся. Максу безумно хотелось поскорее прочесть письмо.

«Дорогой Марк,

Хотела написать любимый, но раздумала. В последние дни ты смотришь на меня с такой неприязнью, что мне становится страшно. Я вдруг поняла сейчас, когда уже ничего нельзя изменить, что совсем тебя не знаю. Ты всегда был сильным, уверенным в себе, знал определенно, чего хочешь. Вспомни, дорогой, как ты меня добивался. Ходил кругами целых пять лет, прежде, чем я согласилась встречаться с тобой. Неужели ты мог подумать, что я прихожу в клинику для того, чтобы увериться в твоей скорейшей смерти и не допустить подлога завещания, зная повадки твоей ближайшей