Рима? Он никогда не говорил, и на всех языках, которым он меня учил, у него безупречное произношение.

Полагаю, женщины находят его привлекательным. Я так не считал, но в таких вещах у меня мало опыта. Гвион едва казался человеком большую часть моего времени с ним. Я никогда не считал его иначе как опасным.

— Я Гвион, — сказал мой учитель. Это валлийское имя, но это не имело значения. Я вообще не верил, что оно настоящее. — Ваши труды на тему универсального семени информативны. Я едва поверил…

— Что я женщина? — сказала Сорча, подняв длинный, острый подбородок. Мой учитель даже глазом не моргнул. Казалось, что у его глаз нет радужки, только зрачки. Могу сказать, что он сосредоточился на ней с неестественной интенсивностью, но я не знаю, почему. Еще меньше я понимаю, почему она позволила это, когда меня резко упрекнула.

— Вовсе нет. Я едва поверил, что вы живете так далеко от центров великой алхимической науки, — спокойно закончил он. — Многие замечательные алхимики были женщинами. Благородная царица Клеопатра, к примеру. Нет, я только удивился, что читал мало ваших работ. Вы должны быть гораздо более знаменитыми в наших кругах.

На щеках Сорчи появились пятна цвета. Я задавался вопросом, не может ли она перегреться из-за огня и мантии. Я мог слышать ускорившееся биение ее сердца, ее запах приобрел новые, богатые нотки. Не только кровь, но… и что-то еще. Я встревоженно сделал шаг назад. Я не хотел иметь ничего общего с таким обескураживающим возмущением.

Гвион же шагнул к ней. Как и я, он носил простую черную мантию, как у священника или ученого. Он протянул ей руку.

— Идемте, — сказал он. — Позвольте мне показать вам, как я приготовился к эксперименту. Думаю, вы останетесь довольны. Знаю, что вы устали с дороги. Потом вы можете спать так долго, как захотите. Обещаю, вам будет очень комфортно.

Я хотел спросить, где он намеревался предоставить ей ночлег, потому что он не просил меня подготовить одну из разрушенных комнат в замке; мне самому кроватью служила мягкая земля около комнаты, где мы держали наше оборудование, потому что моим долгом было охранять его. Я открыл рот, чтобы поднять этот вопрос, но Гвион сверкнул на меня взглядом.

Ничего не говори.

Сообщение ясно как день, я опустил голову и даже не смотрел, как он вывел ее из комнаты.

Как только они ушли, я снова смог двигаться, и я начал собирать и складывать упавшие мантии. Она осталась завернутой только в одну, когда ушла. Сложив оставшиеся две, я поднес их к носу и понюхал. Она была права. Они пахли разложением и гниением.

Но они также пахли ее кожей, и это утешало. Я решил, что она может мне понравиться. Я хотел бы снова рассмешить ее.

Я заставил себя положить мантии обратно в провисший шкаф, в котором я нашел их — к большому удовольствию семейства крыс, которых я потревожил — и пошел за ингредиентами, которые учитель попросил меня принести в лабораторию. Они были далеко, в комнате на другой стороне крепости, и, хотя, как правило, я быстро перемещался, я был достаточно осторожен на этот раз, учитывая летучесть некоторых соединений, которые я нес.

Когда я открыл дверь в знакомый, дымный кабинет, я увидел, что Сорчу О'Лоинич одолела усталость. Она лежала ничком на столе, руки болтались по сторонам, и она была укрыта меховым халатом.

Мне потребовалось мгновение, чтобы понять, что ее тело было слишком тихим. Сердце билось, но слабо. Быстро. Лихорадочно.

Я стоял с руками, полными бутылок и элементов, и я понял очень много вещей, все сразу.

Во-первых, что Гвион никогда не просил меня подготовить для нее покои, потому что никогда не собирался позволить ей покинуть эту комнату живой.

Во-вторых, что он перелил ее кровь в большую стеклянную бутылку, используя длинную стеклянную трубку из отверстия в ее шее. Каждый неистовый удар ее сердца выплескивал еще красную жидкость в контейнер. Пена сверху была розовой.

Я обошел вокруг стола, чтобы увидеть ее лицо. Ее замечательные янтарные глаза были открыты и устремлены в никуда. Она дышит медленными, отчаянными рывками. Она побледнела как лед, ее губы приобрели сиреневый оттенок.

Я взял ее за руку. Мне никогда не приходило в голову попытаться спасти ее; возможно, я знал, что это слишком поздно. Я хотел бы думать, что это то, во что я верил. Ее глаза двигались чуть-чуть, и я видел, как она узнала меня. Ее губы шевелились, но я не мог понять тихие слова. Скорее всего гэльский, опять-таки.

Но мне казалось, что она говорила: «Помоги мне».

— Положи вещи на стол, — сказал Гвион. Голос у него был совершенно такой же, спокойный как замерзшее озеро, как будто в футе от него не умирала женщина. — В третьей фазе мне понадобится сульфат меди. Она готова?

Готова. Как будто она была всего лишь еще одним процессом, который должен быть завершен.

Я не отводил взгляд от Сорчи О'Лоинсич. Я наблюдал, как ее глаза медленно расширились, и она в последний раз лихорадочно ловила воздух. Смерть ослабила ее, и ее дыхание снова вырвалось. Я задавался вопросом, может ли вместе с ним уйти и ее душа. Задавался вопросом, почему не мог видеть, как она уходит, но конечно, есть некоторые вещи, которые не видны даже вампирским глазам.

— Почему вы это сделали? — спросил я учителя и протянул руку, чтобы закрыть ее красивые, запоминающиеся глаза, по-настоящему прекрасная вещь в ней, кроме ее острого ума, интеллектом которого он якобы восхищался. Она храбро доехала в такую даль. Еще храбрее пришла в это безлюдное место с таким существом, как я.

Она доверила использовать свое великолепие моему учителю, а вместо этого он хотел ее только из-за того, что бежало по ее венам. Я вдруг вспомнил об истории, написанной греческим писателем Эзопом.

Жил добрый фермер, который нашел гадюку, замершую на земле в снегу.

— Пожалуйста, помогите мне, — сказало бедное создание, — мне слишком холодно, чтобы жить.

Фермер взял гадюку и положил ее под рубаху, гадюка согрелась и ожила. Но придя в себя, она укусила фермера самым подлым образом, и когда фермер умирал, он спросил гадюку:

— Но почему? Почему, когда я доверял тебе?

— Потому что я гадюка, — ответила змея. — И нельзя ожидать добра от зла.

— Недостижимым ингредиентом была кровь трансформированной девственницы, — сказал учитель, отвлекшись на работу. Он измельчал порошки. — Душа девственницы купается в силе как луны, так и солнца. Ее работы представили ее луне и солнцу, и она не вышла замуж. Алхимик-Богородица, она была призвана. Сорча О'Лоинсич была невероятно ценным ресурсом.

Кровь больше не била из трубки струей; она текла медленно, просто вопрос физики, жидкости и притяжения. Ее кожа была еще теплой,