сказал староста деревни.

— По домам, по домам! — стал командовать полицейский. — Дайте покой благословенному дому Китидзо!

Народ стал расходиться. Когда никого уже не было, к Дэнсаю, мягко ступая, подошел священник и сказал:

— А что ты скажешь о русских богах, Дэнсай? Есть ли у них боги?

— Есть. У них есть «бог войны», по-русски «артиллерия». И еще есть. Я всех не знаю. Знаю только, что русские боги сильней наших, — спокойно ответил Дэнсай.

— Как ты мог в этом убедиться?

— Очень просто: божественные русские танки не пробивались снарядами наших пушек, освященными росой богини Аматэрасу. Когда я это увидел, я решил, что простому человеку тут и делать нечего. Убежал в камыш и предоставил богам войны решать спор без меня… И хорошо сделал. Я цел, а пушка оказалась раздавлена танком, хотя на ней висело семь святых талисманов!

Священник помолчал и, смущенно пожевав губами, спросил:

— Какой же подарок ты принес нашим богам, Дэнсай? Чего ждать от тебя нашему храму в знак благополучного прибытия?

— Ничего.

Священник остолбенел от такой дерзости. Притихла вся семья Китидзо. Старый крестьянин как затянулся трубкой, так и проглотил дым. Тогда Дэнсай пошарил вокруг себя и, найдя ложку, протянул ее священнику:

— Вот, возьмите ложку. Я и забыл про этот чудесный подарок.

Священник даже попятился от такого необычного предмета. Но, по обычаю, нельзя отказаться от приношения богам, какое бы оно ни было. Он взял ложку кончиками пальцев и, зашипев, как рассерженный гусь, стал кланяться, кланяться и исчез, подобрав полы халата.

Когда семья осталась в одиночестве, повеяло утренним холодком. От болот стал подниматься туман. Мать и Оеси стали сдвигать стенки дома и привернули лампу для экономии керосина.

— Что же ты наделал, Дэнсай! — глухо сказал отец. — Ты обидел всех сильных людей в деревне. Ох-ох, теперь ни от кого не жди помощи!

— А разве они тебе помогли чем-нибудь? — ответил Дэнсай. — Теперь я дома, и мы сами себе поможем.

— Но все же сильные люди есть опора слабых.

— Что они делают для них хорошего?

— Они хлопочут перед императором о наделении нас землей.

— Но земли у тебя еще нет.

— Они хлопочут в парламенте об отмене наших долгов.

— Но ты их еще платишь.

— Они, наконец, не дадут нас совсем в обиду американским воякам… Этим ужасным большим, громким, которые не говорят, а только кричат, словно всегда ругаются. И с нами и между собой. От них нас спасут только сильные люди.

— Ладно, отец, не бойся, будем надеяться на себя. Теперь я дома. Мои маленькие сестренки дома. Все мы будем работать. Мы их никуда не отдадим. Знаешь, я какой — как ударю мотыгой, так земля задрожит. Неважно, что у нас нет буйвола. Я своей силой заменю буйвола с плугом. Расплатимся и с налогами и с долгами. Главное, что война кончилась и я снова смогу трудиться для семьи.

— Да, да, мой добрый Дэнсай!

— И хорошо, что наших сильных поколотили русские, — они стали потише.

— Это верно, это мы замечаем, Дэнсай.

— И хорошо, что богатым стало худо: вот видишь, они выпустили из своих когтей Миэку-сестренку и Окику-сестренку. Разве это не счастье, отец!

Солдат прижал маленьких сестер к своей широкой груди, теплой и большой, как нагретая углями лежанка, и они прильнули к ней, жмуря глаза от удовольствия.

— Теперь я дома и вы дома. Я буду копать землю, канавы, управлять водой, а вы будете полоть рис, у вас такие ловкие пальчики, мои маленькие сестренки, бедные тоненькие вишенки, выросшие без ухода…

И, говоря это, Дэнсай гладил и ласкал Окнку и Миэку. И, казалось, их сморщенные личики начинают разглаживаться и розоветь. Это начинал розоветь туман над рисовыми полями. Незаметно наступал рассвет.

Мать глядела па потерянного сына, ласкающего дочерей, которых она тоже считала потерянными, и слезы выступали на ее сухих глазах. И она думала, что обязательно нужно сходить в храм и поблагодарить богов теми скромными подарками, что принес ей сын из своих странствий. Несколькими банками консервов, несколькими сухарями, от которых она решила отказаться, несмотря на их божественный вкус, когда они размочены в воде… А подаренные русскими сапоги, в которых он пришел, придется оставить. Он в них нарядится на свадьбу.

Отошел немного и отец, прогнав испуг от сердца.

Стала улыбаться и Оеси, жена утонувшего сына, надеясь, что здоровый, сильный Дэнсай заменит ее ребенку отца.

Все стало хорошо, и теперь пришло время покушать праздничной пищи отварного рису, посыпанного тертой сушеной рыбой.

Когда все сели в кружок, мужчины и женщины, старшие и младшие, Миэку сказала с восторгом:

— За этот час я отдала бы всю остальную жизнь на фабрике.

— О, не вспоминай о ней! — воскликнула Окику. — Пусть этот дурной сон не вернется. О, если бы кто знал, как больно дерется плетка надсмотрщика и трость инженера и как холодна вода, которой отливают упавшую у станка от слабости! О, если бы ты знала, наша бедная мать, ты бы нас не рожала…

— Молчи, молчи, сестренка, не печаль брата.

— О сестры, я был везде, и я все знаю. Я знаю, почему японский шелк самый дешевый в мире, — говорил Дэнсай, доставая из-за голенища вторую ложку, чем немало насмешил сестренок.

Быстро рассветало. И туман уже стал испаряться, разбегаясь легкими тенями в разные стороны. И вдруг в разгар скромного семейного пиршества на дороге, ведущей к дому, что-то странно зафыркало, зачавкало, заплескалось по канавам, как огромное пресмыкающееся.

Все перестали есть и вопросительно посмотрели друг на Друга.

Дэнсай высунулся в створку меж раздвижных стенок и увидел, что по узкой дороге к дому едет американский открытый автомобиль «виллис». Он все время соскальзывает в канавы. Но шофер включает передние и задние колеса, и машина прыгает вперед, как огромная зеленая лягушка. Ее зажженные фары светятся в тумане, как два желтых глаза.

«Куда они прутся, разве не видят, что заблудились!» — подумал Дэнсай с неприязнью.

Он свесил ноги с пола, приподнятого над землей, и, всунув ноги в русские солдатские сапоги, шагнул вниз, на улицу. 3а ним высыпали из домика отец, мать, обе сестренки и жена брата. Было даже удивительно, сколько вмещал людей маленький домик с раздвижными стенками.

В машине сидели два американца в военной форме и один японец в европейском костюме, с портфелем в руках. Оба американца были здоровые, молодые и упитанные. Из-под рубах, заправленных в брюки, выпирали их сытые, округлые спины. Из засученных рукавов торчали круглые руки. На ремнях тяжело висели пистолеты.

Оба американца улыбались, поглядывая на многочисленное семейство Китидзо, как будто всем и