человеком, если завоевал такое доверие рабочих.

Не будь предыдущей неудачной попытки, мистер Гамильтон, не возникло бы проблем с приездом представителя в Уиттберг в ответ на ваше письмо. Но согласитесь, предыдущие результаты не могут не вызвать у нас огорчения. Таким образом, я был бы вам признателен, если бы вы смогли сообщить мне конкретные данные на сегодняшний день относительно числа ваших коллег рабочих, желающих войти в наш федеральный профсоюз. Возможно, вы направите нам письмо, подписанное вашими коллегами, или вырезки из местных газет о недавних конфликтах между рабочими и руководством обувной фабрики. Тем самым вы помогли бы нам составить план конкретных действий.

Надеюсь вскоре получить ответ и еще раз благодарю за проявленный вами интерес. Искренне ваш

Эверетт Фримен,

Исполнительный ассистент”.

"12 июня 1962 года

Уважаемый мистер Фримен, думаю, я могу понять, почему вы не торопитесь приехать туда, где вам уже один раз сломали хребет, и я ценю то, что вы ответили на мое письмо быстро и вежливо, а также прислали подборку литературы о вашем профсоюзе. Я показал ваше письмо и литературу друзьям и знакомым из компании, и среди них нашлось немало согласных подписать вам письмо, поскольку в последнее время не было конфликтов, которые бы попали в газеты. Эти люди готовы расписаться на обороте такого письма, и, если у вас есть какие-либо еще для меня поручения, я согласен их выполнить. Большое спасибо вам за интерес к нашим местным проблемам.

Искренне ваш

Чарлз Р. Гамильтон”.

Закончив читать третье письмо, я перевернул его и обнаружил подписи на обороте. Большинство из них были сделаны ручкой, но некоторые карандашом. Всего я насчитал их двадцать пять.

— Кажется, подписей не слишком-то много, правда? — спросил меня Уолтер. — Двадцать пять, а на фабрике работает тридцать пять сотен человек. — Он откинулся в кресле, оставив одну руку небрежно лежать на столе ладонью кверху. — У них там обычно действует правило правой руки, правило приближения, — сказал он. — До меня, да еще и до войны. На каждого человека, который говорит, что он за вас, и желает под этим подписаться, найдутся еще пять, которые тоже за вас, но боятся подписывать что бы то ни было. Однако с довоенных времен это соотношение выросло. Теперь оно примерно пятьдесят к одному. — Уолтер кивнул в сторону папки у меня в руках. — Эти двадцать пять подписей означают, что почти четыре сотни рабочих за нас, готовы и хотят вступить в наш профсоюз. И если следовать статистике, мы имеем даже более низкий процент, чем те семнадцать, которые получили девять лет назад.

Внезапно он наклонился ко мне через стол и сказал:

— Но на этот раз статистика неверна. Разве этот парень Гамильтон разговаривал со всеми на фабрике? Нет. Он побеседовал только с частью своих друзей и сослуживцев. А если следовать статистике, ему надо было поговорить с тремястами семьюдесятью пятью рабочими, которые на нашей стороне, чтобы раздобыть двадцать пять подписей. Но он не разговаривал с таким числом рабочих. Вероятнее всего, он поговорил с пятьюдесятью рабочими фабрики, и половина из них были так решительно настроены, что согласились поставить свою подпись. Таким образом, мы получили ситуацию, при которой статистика совершенно сошла с ума. Мы приедем в этот город, и рабочие будут бросать розы к нашим ногам.

— Мы туда поедем? А как же быть с этим господином Фрименом?

— На прошлой неделе он ушел в отпуск. Обычно в таких случаях все дела стопорятся до его возвращения из отпуска, но я попросил этот вопрос поручить мне. Из-за вас, Пол. Вы получили счастливую возможность: у вас на глазах появится новый профсоюз, и это будет ваш первый успех у нас. Я предупредил шефа, что хочу взять вас с собой, чтобы показать приемы нашей работы в идеальной ситуации, и он сказал “отлично”.

— Я к нему присоединяюсь, — улыбнулся я, почувствовав возбуждение в преддверии новой работы, совсем непохожее на те чувства, которые испытывал, начиная прошлый практический семестр. — Когда мы отправляемся?

— Завтра. Вы ведь еще не нашли себе здесь жилье?

— Нет, я сразу пошел к вам, а вещи оставил в камере хранения, думал потом, знаете ли, оглядеться.

— Хорошо, сейчас нет смысла искать квартиру, мы можем пробыть в том городе месяц или больше. Я бы с радостью пригласил вас к себе, но у нас с женой маленькая однокомнатная квартира. — Он откашлялся в замешательстве и добавил:

— Там даже нам места не хватает.

— О, не стоит беспокоиться. Правда. Я сниму номер в гостинице на одну ночь.

— Давайте я его для вас закажу в гостинице, где мы обычно селим пожарного по вызову, — сказал Уолтер, потянувшись к телефону. — Сэкономлю вам пару долларов. Это не займет и минуты.

Он был искренне расстроен, что не мог приютить меня на ночь, и чувствовал, что обязан сделать что-нибудь для меня, чтобы как-то возместить это.

Уолтер договорился о номере для меня, дал мне адрес гостиницы и пачку брошюр, лежавших у него на столе, попросив прочитать за ночь, чтобы завтра мы могли их обсудить.

— Я заеду за вами около десяти, — сказал он. — Поедем на машине.

— Отлично.

Он вскочил и снова вышел из-за стола, и я переложил пачку брошюр в левую руку, чтобы обменяться с ним рукопожатиями.

— Думаю, вам понравится эта работа, Пол.

— Я тоже полагаю, что понравится.

За дверью, в маленькой желтовато-коричневой приемной, мне пришлось спросить у белокурой секретарши, как пройти к лифтам. Она с улыбкой объяснила, и я ушел, У меня мелькнула мысль назначить ей свидание — девушка была симпатичной, — тоненькая, в вашингтонском стиле, и, вероятно, не старше двадцати двух лет, — но мне предстояло прочитать все эти брошюры к утру, и к тому же поездка сюда в автобусе изрядно меня утомила. Однако, спускаясь в лифте, я признался самому себе, что не попытался познакомиться с девушкой потому, что у меня возникло ощущение, будто она слишком стара для меня. Частично в этом был виноват Уолтер, ведь при нем я почувствовал себя вдруг неловким юнцом, но он лишь усугубил ощущение, свойственное мне и до встречи с ним. Когда после окончания школы вы годик болтаетесь без дела, потом три года служите в армии и поступаете на первый курс колледжа в двадцать один год, — происходит некий временной сдвиг. Вы попадаете в компанию семнадцати — девятнадцатилетней молодежи и постепенно начинаете подстраиваться под них, вы невольно теряете два-три года в своем развитии. В армии судьба свела меня с мужчиной, которому было двадцать пять лет. Он умудрился уклоняться от военной службы достаточно долго, ради получения степени магистра по американской истории. Как-то раз в разговоре со мной он сказал, что