путем возвратился к жилищу маслобоя. Темно и безмолвно было вокруг, луна завесилась чадрой облака, молчала земля, но в ней рождалась жизнь.

Во дворе маслобоя, над ямой, Сакибульбуль заметил нечто более темное, чем земля. Это был Гырат. Он разрывал могилу своими четырьмя сильными копытами. Сакибульбуль, чтобы помочь коню, взял в руки лопату. И земля заговорила голосом человека. Она разверзлась, и Сакибульбуль увидел, что в ее глубине Биби-Хилал разрешилась от бремени. Рядом с ней, завернутое в ее покрывало, лежало дитя. Значит, не помутился разум у заживо погребенной, если в могиле она позаботилась о новой жизни, давшей ей силу духа.

И тогда наконец Сакибульбуль разразился слезами. Оплакивал он громко новую жизнь, родившуюся в могиле, или же свою постыдную службу у хана-убийцы? И голосом, в котором смешались горе и позор, он спросил:

— Ты жива, Биби-Хилал?

В ответ ему тоже раздался плач, это плакала новая жизнь, это плакал ребенок. А Биби-Хилал сказала, и ее слова были словами жизни:

— Возьми сначала мое дитя, я знаю, это мальчик.

Сакибульбуль вытащил из могилы женщину и мальчика. Он поднял новорожденного высоко на руках и произнес:

— Даю тебе имя Гор-оглы, что означает «Сын Могилы», ибо в могиле ты родился. А иные будут тебя называть Кор-оглы, что означает «Сын слепца», ибо отец твой умер, ослепленный ханом.

Сакибульбуль не услышал, как заплакала Биби-Хилал, узнав, что ее муж убит, — она плакала беззвучно. Ей хватило силы, чтобы дать новую жизнь, но не хватило силы, чтобы рыдать о жизни погибшей. А Сакибульбуль продолжал:

— В могиле ты родился, мальчик Гор-оглы, но людей приведешь к жизни, накормишь голодных, напоишь жаждущих, приютишь бездомных. Так тебе предначертано высокой судьбой, о владелец быстробегущего Гырата!

Потом он отдал ребенка матери и сказал ей:

— Надо было бы тебе, несчастная женщина, услышать от меня слова утешения, по нет для этого времени. Мы подобны охотникам, для которых добыча — каждый миг. Войди к себе к дом, который завтра станет домом соглядатая, поешь наскоро, возьми припасы в дорогу, а я снаряжу в путь Гырата. Он спасет тебя и сына от ханской ненависти, а я буду ждать вести оттуда, где ты с помощью коня найдешь прибежище. Прости меня, больше ничего сделать для тебя не могу.

— Ты спас мое дитя. Это лучшее, что может сделать человек для матери. Спасибо тебе, знаток лошадей!

Так сказав, Биби-Хилал дала грудь мальчику, а затем пошла к себе в дом, который перестал быть ее домом, и, когда она вернулась с переметной сумой, Гырат был уже оседлан, ибо в подвале были для него готовы седло и поводья.

Сакибульбуль помог женщине сесть в седло, передал мальчика матери и сказал:

— Доброго тебе пути. Что бы обо мне ни говорили, — верь в меня и надейся.

Крылатый копь расправил крылья, взвился в беззвездное небо — только его и видели влажные глаза Сакибульбуля. Знаток лошадей засыпал яму землей, и холмик вырос над пустой могилой.

Когда ханский конюший покинул двор маслобоя, он увидел всадника, быстро скачущего ему навстречу. Оказалось, что это был Безбородый.

Соглядатай спешился, подошел к Сакибульбулю, узнал его и спросил, хихикая:

— Что ты делаешь здесь ночью около моего дома? Твое место в конюшне хана, знаток лошадей. А, не так ли?

— Я ищу Гырата, — сказал Сакибульбуль.

— Ищи, Сакибульбуль, ищи, береги ханское добро, а я поберегу свое: как бы дурные люди не растащили его ночью, не разграбили.

Они расстались, и Сакибульбуль пошел к себе домой, чтобы в одиночестве плакать, никого не боясь, ибо слезы тоже запретили в государстве жестокого владыки.

Вода в пустыне

Далеко-далеко за Бухарой была пустыня, которая, как сказывали люди, никогда не знала влаги, которую миновал великий потоп, разбившийся об утесы чамбильских гор, окружавших эту пустыню. Ни одного живого существа, сказывали люди, не было в пустыне, ибо начало жизни — вода — не проникло в красные пески.

Так сказывали люди, но они ошибались. Они полагали, не владеющие знанием, что жизнь началась тогда, когда они родились. Но, если бы они заглянули в древние книги, они прочли бы, что не всегда пустыня была пустыней, что на ее земле были города и сады. Дни текут не как вода, дни текут как песок, и песок задушил воду. Он был мягким, этот песок, как мука, но мука кормит, а песок убивает. Там, где в стародавние, позабытые годы кипел труд, ныне простиралась мертвая земля. Только по краям ее, вдоль подножия чамбильских гор, проходили караванные тропы, и эти тропы были рубежом двух держав — державы жизни и державы смерти.

Случалось, что рабы, не выдержав тягот неволи, бежали через пустыню от своих господ, но пески проглатывали беглецов, и люди гибли в раскаленном чреве пустыни и сами становились песком. Случалось, что беглец был конным; он протыкал жилу своего коня и, вставив тонкий стебель камыша, высасывал теплую густую кровь, но в конце концов умирали и конь, и всадник. Случалось, что сильный вихрь взметал пески, и тогда на мгновение обнажалось перед обреченными путниками русло высохшей реки, поднимался необожженный кирпич развалин: здесь когда-то жили люди, но ушла вода — и ушла жизнь.

Вот над этой мертвой пустыней пролетал крылатый конь, и Биби-Хилал, крепко держась за поводья и прижимая к себе своего сына, с ужасом увидела, что Гырат опускается па самую середину безлюдной, безмолвной, бестравной земли.

Но оказалось, что пустыня мертва, а сердце ее продолжает биться. Это бил родничок, чудом не занесенный песками. У родничка мягко шелестело маленькое поле, желтела саманная лачуга и стояла старая лошадь, которая хриплым, каким-то жалобным ржанием приветствовала Гырата, чьи копыта вошли в песок.

Из лачуги вышла старуха, и лицо ее могло бы испугать человека. Была она стара, как сама пустыня, п сгорблена, как небесный свод. Белая отметина пересекала ее морщинистый лоб, два зуба торчали изо рта, как сошники, уши стояли торчком, седые космы висели, как сабли, а глаза искрились, как черные угли, но затухающим пламенем.

— Что ты делаешь ждешь, женщина? — прошамкала она. — Для чего твой конь жанешь тебя шюда?

— Не пойму тебя, матушка, — сказала Бибп-Хнлал.

— Как же не понять, яшно говойю: что делаешь ждешь, в пуштыне? Кто ты такая?

— Узбеки учат: «Сперва прими гостя, а потом спроси, кто он». Такой у нас порядок, матушка.