плоском камне вдвоём, смотрим, как дерутся вороны, и ждём папу. Если одна ворона роняет свой орех, другая на лету подхватывает его клювом и кидается прочь. А та, что осталась без ореха, дразнится от злости:
«Карр, ка-арр-р! Карр!»
Мы смеёмся. «Кар» по-узбекски значит «глухой». Разве глухие вороны бывают?
Мимо нас проходит очкарик. Его босоножки мягко ступают по жёлтым листьям, усыпавшим дорогу. Рахмат отворачивается, лениво говорит мне, кивая на разгалдевшихся ворон:
— Эк они разорались!
Папа всё не едет. Солнце уже отодвинулось и спряталось за урючинами и яблонями, и вороны притихли, будто надоело им драться.
— Послушай, — говорит Рахмат, поёрзав на месте, — пойдём к универмагу: ведь твой папа всегда едет мимо универмага. Мы остановим его, и он довезёт нас до дома.
— Пошли, всё равно уже солнца нет, — отвечаю я.
Мы сразу всё увидели. Папина машина стояла за углом универмага, у будочки, где написано «Табак». И папа, стоя у круглого окошка, с кем-то разговаривал. Мы увидели, как вдруг машина тронулась с места, как из кабины выскочили мальчишки и бросились врассыпную. А машина, глухо урча, прямо направилась к канаве, где возились водопроводчики. Они работали, сидя на корточках, и не замечали, как тяжёлая машина надвигалась на них. Ещё десять шагов — и грузовик врежется в канаву, наедет на водопроводчиков. Я хочу закричать, но не могу — оцепенел от ужаса. И тут из универмага кто-то выскакивает, прыгает в кабину. Машина резко останавливается, скрипнув тормозами. Водопроводчики удивлённо поднимают головы. Они только теперь поняли, какая им грозила опасность.
Папа бросается к машине. Но тот, кто остановил машину, уже вышел из кабины и исчез в толпе, которая собралась вокруг. Папа ищет его глазами, но не находит. Потом что-то объясняет милиционеру и уезжает. Когда я пришёл домой, папа сидел за обедом. Мама стояла напротив, скрестив руки. — Я только папиросы хотел купить, — рассказывает папа взволнованно, — и поэтому не выключил мотора. Если бы не этот мальчишка, который выскочил из универмага… — Ай! — испуганно вскрикнула мама и бессильно опустилась на стул. — Он опрокинулся вместе с машиной?! Папа вскочил, подал ей воды. — Успокойся, пожалуйста, — сказал он. — Я же тебе объяснил, что всё обошлось благополучно. Вот этот-то парнишка, он примерно одного возраста с нашим Мурадом, и остановил машину. Ручной и ножной тормоза привёл в действие, пострелёнок, да сделал это так, будто он шофёр первого класса! Папа отхлебнул воды, потому что сам тоже разволновался. — Слава богу, всё обошлось, — вздохнула мама. — А чей это мальчик? Откуда он? Папа помолчал, пожал плечами: — Не знаю, остановил машину, соскочил и исчез. Я даже лица его не запомнил, боюсь, встречу — не узнаю. Я опустил голову, повернулся и вышел. Я знал, кто был этот мальчик. Я видел его, и Рахмат тоже видел. Это был очкарик, наш новый сосед.
Газета валялась на полу. Изорванная на кусочки, смятая и истоптанная грязными башмаками. Три дня мы её писали и раскрашивали. Только вчера вывесили рядом с доской. А теперь она валялась на полу. Ребята столпились у дверей, где раньше висела газета. — Надо же, а! — удивлялись одни. — Изорвать на мелкие-мелкие кусочки! Кто же это, интересно? — Ни стыда, ни совести! — возмущались другие. — Кто мог это сделать? — Кто мог! — воскликнул вдруг Рахмат. — Конечно же, те, кого критиковали. Все притихли. А критиковали в газете Аскара, который вечно жуёт на уроках, и Тургуна за то, что всегда опаздывает да ещё в чехарду играет в классе. Конечно же, газету изорвал один из них. Но кто? Вопрос повис в воздухе. И опять все принялись гадать. — Аскар не мог, — сказала Насиба. — Ведь он такой коротыш! — А может, он на стул забрался? — Куда ему, всё равно не достанет! — Подпрыгнул и достал! — Подождите! — вскричал Рахмат. — Не спорьте. Я знаю, это сделал Тургун. Он выше всех в классе — это раз. — Рахмат загнул мизинец. — А когда мы оформляли газету, он заглядывал в дверь и строил нам рожи — это два. — Он загнул второй палец. — И его критиковали — три! — сказала Насиба. — Надо дать ему взбучку! — решительно махнула она кулачком. — До каких пор будем терпеть его выходки? — Правильно! — обрадовалась Джамиля. — Вы только посмотрите на его парту. Ребята окружили обшарпанную, изрезанную парту. Она была облита чернилами, откидная крышка пестрела буквами «К» и «Т». И чего только на ней не было вырезано: якорь, самолёт, пароход и ракеты. — Ты тоже хороша! — возмутилась Насиба. — Сидишь с ним вместе и молчишь! — Легко сказать! — протянула Джамиля. — Попробуй только пикни, а домой будешь идти… Ой!.. Джамиля проворно юркнула в сторону и спряталась за спинами подруг. В распахнутое окно медленно лезла нога в узконосом ботинке. Затем появилась вторая нога, затем туловище и, наконец, ухмыляющаяся, довольная физиономия Тургуна. Он спрыгнул в класс и верхом уселся на парту. Все смотрели на него, хмурые, молчаливые. — Ты не можешь через двери ходить, да? — крикнула из своего укрытия Джамиля. Тургун лениво повернулся в сторону, откуда доносился её голос. Он сделал такое удивлённое лицо, будто это заговорила парта или тряпка, которой вытирают доску. Затем Тургун как бы нехотя поднялся, обошёл девочек и потянулся к косичке Джамили. Насиба ловко поймала его за руку. — А ну скажи, почему ты сорвал газету? — крикнула она. Мы молча подошли и плотным кольцом окружили его. Тургун побледнел и не стал вырываться. — Тебя спрашивают! — встряхнула его Насиба. — А чего вы там пишете? — огрызнулся Тургун. — Сам виноват. Не будешь убегать с уроков. — Убегать! Я всего-навсего три раза сбежал, а вы написали, что всегда бегаю. — А то, что курил, это разве неправда? — Конечно, неправда. Я просто фокус показывал. — Не ври, пожалуйста. Знаем мы твои фокусы! Прозвенел звонок. Все стали рассаживаться. Проходя мимо Насибы, Тургун прошипел: — Погоди, колючая ежиха… В класс вошла Салима Усмановна. Она подождала, пока все усядутся, потом положила журнал и стопку тетрадей на стол, отодвинула стул, но не села. — У вас что-то стряслось, я вижу. Она посмотрела на обрывки стенгазеты, которые валялись на полу. Все молчали. — Насиба,
Мы сразу всё увидели. Папина машина стояла за углом универмага, у будочки, где написано «Табак». И папа, стоя у круглого окошка, с кем-то разговаривал. Мы увидели, как вдруг машина тронулась с места, как из кабины выскочили мальчишки и бросились врассыпную. А машина, глухо урча, прямо направилась к канаве, где возились водопроводчики. Они работали, сидя на корточках, и не замечали, как тяжёлая машина надвигалась на них. Ещё десять шагов — и грузовик врежется в канаву, наедет на водопроводчиков. Я хочу закричать, но не могу — оцепенел от ужаса. И тут из универмага кто-то выскакивает, прыгает в кабину. Машина резко останавливается, скрипнув тормозами. Водопроводчики удивлённо поднимают головы. Они только теперь поняли, какая им грозила опасность.
Папа бросается к машине. Но тот, кто остановил машину, уже вышел из кабины и исчез в толпе, которая собралась вокруг. Папа ищет его глазами, но не находит. Потом что-то объясняет милиционеру и уезжает. Когда я пришёл домой, папа сидел за обедом. Мама стояла напротив, скрестив руки. — Я только папиросы хотел купить, — рассказывает папа взволнованно, — и поэтому не выключил мотора. Если бы не этот мальчишка, который выскочил из универмага… — Ай! — испуганно вскрикнула мама и бессильно опустилась на стул. — Он опрокинулся вместе с машиной?! Папа вскочил, подал ей воды. — Успокойся, пожалуйста, — сказал он. — Я же тебе объяснил, что всё обошлось благополучно. Вот этот-то парнишка, он примерно одного возраста с нашим Мурадом, и остановил машину. Ручной и ножной тормоза привёл в действие, пострелёнок, да сделал это так, будто он шофёр первого класса! Папа отхлебнул воды, потому что сам тоже разволновался. — Слава богу, всё обошлось, — вздохнула мама. — А чей это мальчик? Откуда он? Папа помолчал, пожал плечами: — Не знаю, остановил машину, соскочил и исчез. Я даже лица его не запомнил, боюсь, встречу — не узнаю. Я опустил голову, повернулся и вышел. Я знал, кто был этот мальчик. Я видел его, и Рахмат тоже видел. Это был очкарик, наш новый сосед.
Это надо выяснить
Газета валялась на полу. Изорванная на кусочки, смятая и истоптанная грязными башмаками. Три дня мы её писали и раскрашивали. Только вчера вывесили рядом с доской. А теперь она валялась на полу. Ребята столпились у дверей, где раньше висела газета. — Надо же, а! — удивлялись одни. — Изорвать на мелкие-мелкие кусочки! Кто же это, интересно? — Ни стыда, ни совести! — возмущались другие. — Кто мог это сделать? — Кто мог! — воскликнул вдруг Рахмат. — Конечно же, те, кого критиковали. Все притихли. А критиковали в газете Аскара, который вечно жуёт на уроках, и Тургуна за то, что всегда опаздывает да ещё в чехарду играет в классе. Конечно же, газету изорвал один из них. Но кто? Вопрос повис в воздухе. И опять все принялись гадать. — Аскар не мог, — сказала Насиба. — Ведь он такой коротыш! — А может, он на стул забрался? — Куда ему, всё равно не достанет! — Подпрыгнул и достал! — Подождите! — вскричал Рахмат. — Не спорьте. Я знаю, это сделал Тургун. Он выше всех в классе — это раз. — Рахмат загнул мизинец. — А когда мы оформляли газету, он заглядывал в дверь и строил нам рожи — это два. — Он загнул второй палец. — И его критиковали — три! — сказала Насиба. — Надо дать ему взбучку! — решительно махнула она кулачком. — До каких пор будем терпеть его выходки? — Правильно! — обрадовалась Джамиля. — Вы только посмотрите на его парту. Ребята окружили обшарпанную, изрезанную парту. Она была облита чернилами, откидная крышка пестрела буквами «К» и «Т». И чего только на ней не было вырезано: якорь, самолёт, пароход и ракеты. — Ты тоже хороша! — возмутилась Насиба. — Сидишь с ним вместе и молчишь! — Легко сказать! — протянула Джамиля. — Попробуй только пикни, а домой будешь идти… Ой!.. Джамиля проворно юркнула в сторону и спряталась за спинами подруг. В распахнутое окно медленно лезла нога в узконосом ботинке. Затем появилась вторая нога, затем туловище и, наконец, ухмыляющаяся, довольная физиономия Тургуна. Он спрыгнул в класс и верхом уселся на парту. Все смотрели на него, хмурые, молчаливые. — Ты не можешь через двери ходить, да? — крикнула из своего укрытия Джамиля. Тургун лениво повернулся в сторону, откуда доносился её голос. Он сделал такое удивлённое лицо, будто это заговорила парта или тряпка, которой вытирают доску. Затем Тургун как бы нехотя поднялся, обошёл девочек и потянулся к косичке Джамили. Насиба ловко поймала его за руку. — А ну скажи, почему ты сорвал газету? — крикнула она. Мы молча подошли и плотным кольцом окружили его. Тургун побледнел и не стал вырываться. — Тебя спрашивают! — встряхнула его Насиба. — А чего вы там пишете? — огрызнулся Тургун. — Сам виноват. Не будешь убегать с уроков. — Убегать! Я всего-навсего три раза сбежал, а вы написали, что всегда бегаю. — А то, что курил, это разве неправда? — Конечно, неправда. Я просто фокус показывал. — Не ври, пожалуйста. Знаем мы твои фокусы! Прозвенел звонок. Все стали рассаживаться. Проходя мимо Насибы, Тургун прошипел: — Погоди, колючая ежиха… В класс вошла Салима Усмановна. Она подождала, пока все усядутся, потом положила журнал и стопку тетрадей на стол, отодвинула стул, но не села. — У вас что-то стряслось, я вижу. Она посмотрела на обрывки стенгазеты, которые валялись на полу. Все молчали. — Насиба,