библиотеку, откуда была проведена гуттаперчевая слуховая труба наверх, и слуга, проведший его, тотчас же сказал в трубу, что такой-то господин здесь, и затем поклонился и вышел. Через минуту вбежала барышня, наружность которой следует здесь отметить, так как это Дальше будет иметь большое значение. Это была легкая и грациозная девушка, самая светло-золотистая блондинка, с темными бровями и превосходным фарфоровым носиком и благородным, несколько гордым выражением лица. Она вбежала живо, подала моему кузену обе руки, попросила его сесть и сама села против его и несколько минут смотрела на него молча, потом сказала:

— Вы меня извините, что я вас пригласила: я не могла себе отказать в том удовольствии. Вы знаете, что мы ведем затворническую жизнь и нигде не бываем, я знаю, что по этому поводу о нас рассказывают разные нелепости, все это пустяки: нам никто не мешает, и живем мы, как хочем; но живем мы так потому, что нам так нравится, я говорю о себе и сестрах, а об отце говорить нечего: он нам никогда не мешал и не мешает. Но, как говорят, что все новости знают отшельницы и монастырки, так и мы: до нас доходит все то, что мало-мальски заслуживает внимания.

Мне говорили (она опять покраснела и протянула обе руки), мне говорили, как вы высказывались о женщине. Как это благородно, как это прекрасно! Я никогда не думала, чтобы у нас, в нашей глуши, при всех тех историях, которые доходят до слуха моего бедного отца, были люди с чистым сердцем и прекрасными мыслями.

Кузен, Александр, что-то хотел ей говорить, был сконфужен, но она его не допускала, она продолжала трясти его руки и вся в волнении, с выступившими на глазах слезами, говорила все с большим воодушевлением:

— Вы меня тронули, вы меня победили, вы заставили жить мое сердце, и поэтому не сердитесь на меня, что я послала за вами. Вы дали мне прекрасные минуты, вовсе не заботясь быть для меня любезным, и поэтому я вам верю и в благодарность за то я хочу вам доверить очень большой секрет: если вы хоть когда-нибудь почувствуете, что одному человеку быть на земле не благо и что ему нужна помощница, то вспомните, что я не дура и я вам даю согласие быть вашей женой.

Как это шло у них дальше, это, я думаю, неважно. Кузен мой, конечно, сделался влюблен в ту же минуту. В городе это не знали, как понять, всячески удивляясь, но прошел один месяц, и молодые люди были обвенчаны.

За прекрасно воспитанной и милой девушкой не было, однако, дано никакого приданого. Вельможа, может быть, был скуп, но впоследствии оказалось, что он даже не мог дать никакого приданого, так как состояние его было обременено страшными долгами, но ни мой кузен, ни его жена не претендовали на это; того, что у них было, им было достаточно, если бы они были осторожны, но, на несчастье их, они осторожны не были. Тотчас после венчания они поехали за границу и сделали прекрасный tourne. Спустившись в Черному морю, они проехали Одессу, Константинополь, побывали в Греции, в Италии, Ницце, Париже и Лондоне и в Лондоне провели долгое время в удовольствии высокого сорта: в удовольствии умственном; в обращении с русскими умными людьми, которые тогда там жили. Там же они нашли несколько других русских людей, загнанных туда неблагоприятною судьбою, и оказали им большое содействие. В этом отношении рука жены моего брата, Валентины Михайловны, была щедра без границ так, что успела раздать все, что с ними было, и произвела маленькие займы, которые ей легко было сделать в несомненной надежде на то, что она расплатится, что, конечно, было исполнено. Чтобы расплатиться, они должны были заложить именьице, и с этими долгами таились и от ее отца, и от родных с его стороны. Родными же этими были два его брата, люди очень грубые, женатые на женщинам претенциозных и совершенно ничтожных, и сестры также ничем не замечательны, кроме пустоты и какой-то мнимой практичности.

Во всем родстве моего кузена лучшим человеком была его мать, женщина корыстная и щепетильная, но по крайней мере не глупая, и ей Валентина считала долгом оказывать всяческое внимание, чем взаимно заслужила и ее расположение. Тетушка была удивлена, что эта ученая, как ее называли, не выказывает никакой гордости, напротив, простая, приветливая, как поповна, и даже постоянно целует ее руки. Они сделались друзьями.

У Валентины родилась дочь, прекрасный ребенок; роды были благополучны, родители были счастливы. Крестины совершал соборный ключарь, восприемниками были сановник и моя тетушка. Пироги в этот день не пекли и после купели подавали только чай,— родственники говорили, что, вероятно, есть нечего, и в самом деле, после уплаты долга в бюджете оказывался большой недостаток. Александр стал искать службы и получил ее в соседней губернии, чтобы избежать каких бы то ни было нареканий для своего тестя и не быть под его начальством. Он был назначен мировым посредником и был прекрасный мировой посредник, любимый и дворянами и особенно крестьянами.

Ограниченность его ума нисколько не мешала делу, оттого ли, что дело само по себе было просто, если относиться к нему справедливо, или оттого, что он имел превосходного советника в своей жене, настроенной умно и либерально; и, как бы то ни было, они жили прекрасно и были уважаемы и любимы.

Местом их жительства был уездный город, расположенный в черноземной полосе, по берегу небольшой реки, которая становится судоходной только ниже того места, но и туг она довольно, однако, широка и многоводна. Они занимали по найму большую помещичью усадьбу на самом берегу этой реки, низкий и большой дом без всякого фасада и огромный сад на несколько десятин, перерезанный ручьем, через который было перекинуто несколько мостиков. Город этот отстоял от Орла на такое расстояние, которое переезжали в две упряжки. Жили они там прекрасно.

Однажды летом, в ту пору, когда созревают садовые ягоды, Валентина Михайловна варила в саду варенье, и в этот же день в доме стирали белье. Выполоскали его, протянули по саду веревки от яблони до яблони и раскинули на этих веревках белье, чтоб оно сушилось на солнце. Это было до обеда. Во время обеда вдруг пошел дождь: вся прислуга бросилась в сад, чтобы скорее снимать почти высохшее белье, и они успели это сделать,— белье было убрано, а между тем, пока пообедали и напились после обеда чаю, к которому пришел местный уездный доктор, дождик прошел и опять разъяснило, а ягоды были очищены и оставлять их несваренными не следовало, поэтому Валентина Михайловна вздумала выйти в сад и докончить свое варенье. Отправились туда все: муж, она сама, няня с ребенком и доктор.

Погода была прелестная: солнце светило, сад был весь вымыт и полон сильной свежести, зелень, коричневые стволы, цветы и ветви