ужимкам, фасону платья), её песни пели все, от мала до велика, о-о-о! Что там говорить... Теперь она исчезла с экранов, спряталась, словно не желая показываться постаревшей. Хотела остаться в нашей памяти всё той же задорной, воплощённой прелестью, эталоном женственности с осиной талией. Когда подтяжки лица перестали помогать...

- Неужели вы про Еву Шаховскую?! - ахнули сразу несколько голосов.

- Наконец-то поняли, - буркнула Надежда. - Ох, не имела я права говорить этого никому...

- Да ладно уж, колитесь, Надежда Андреевна. Здесь же все свои. Разве кто-нибудь разболтает? Боже упаси! Так что? Она умерла? Не удалось Ване? Бедняга! У него же теперь вся карьера наперекосяк. Да и Еву жалко. Как она пела! А как танцевала! Все фильмы нашего детства...

- Не в том дело, что не удалось! Как раз удалось! - повысила голос Надежда. - Ещё как удалось! Он - гений. Я это всегда говорила.

Так отчего же она умерла? - Четыре вытянутых головы собеседников почти соединялись вокруг пятой, в центре.

- Я э-э-э так уж подробно не знаю, но слышала от домработницы, которая из Иванова особняка, что Ева жила у него несколько месяцев подряд. От всех пряталась. Уж чего он там с ней делал, один Бог знает...

- Ей же было лет 60, не меньше!

- Да уж... Только в результате его опытов она стала снова двадцатилетней. Тоненькой, как тростиночка, девочкой с весёлым личиком, которую мы все помним. Домработница клянётся. Вот так вот...

- Подождите! Так она же потом умерла!

- Да. Увы. Природа, видно, не терпит такого насилия. Иван преобразовал ген старения, который отвечает за умирание клеток...

- Да не умничайте вы! Отчего она умерла? Короче!!!

- От скоротечного рака.

- А! Я всё понял! - вскрикнул мужик с поднятым воротником. - Вот где собака зарыта! Ведь эти опыты были незаконны! Ева послужила подопытным кроликом. Такие манипуляции на человеке не разрешены ни в одной стране мира. Разве можно, к примеру, клонировать человека? Нет! Это преступление. А Иван на свой страх и риск сделал из 60-летней старухи девушку. И природа отплатила ему за вторжение в её тайны. Она всегда мстит. Мстит, когда мы поворачиваем вспять её процессы, когда берём на себя функции Господа Бога. Понятно теперь, почему Иван в панике. Возможно, он уже и арестован. Понятно, почему его папочка примчался, как ошпаренный!

- Какая ж ты сволочь завистливая! -плюнула в сторону говорящего Надежда. - Не-бла-го-дар-ный! Да все мы, спасибо Генриху - живём, как у Христа за пазухой! Где ты ещё такую зарплату получишь? (с твоими-то весьма скромными способностями). То-то же! Молчал бы уже! А сын... Сын его - вообще гений. Я это повторяю даже и сейчас. И буду утверждать это всегда. Он своим открытием опередил наш век. Он сумел! Он победил старость! Он сделал из Евы молодую. Ту, которой она была 40 лет назад. Я сама видела её, правда, один раз, мельком.

- Неужели? - зашелестели голоса. - Но она же...

- Да. Саркома. Да, она умерла. Да, не всё благополучно, не всё получилось. Но кто-то должен был быть первым...

- Кролик, а не человек! Упёртая вы женщина!

- В таком случае ты - имбицил! Неужели не понимаешь: Ева сама этого хотела! Возможно, пришла с этой мольбой к Ивану. С библейских времен человек ничто так не ценил, как молодость! За неё душу дьяволу продавали. А стареющей актрисе... Да ей молодость нужна ещё в тысячу раз больше, чем стареющему обывателю!

- Но, так или иначе, Иван теперь за это поплатится.

- Я думаю, Ева подписала все надлежащие документы, всю ответственность взяла на себя.

- И, тем не менее, за незаконные опыты, повлекшие... - выдохнули все печальным хором.

- А почему вы, Надя, начали с того, что Иван сошёл с ума?

- Есть отчего... - буркнула Надежда. В тоне её всем послышалась недосказанность. Но пояснять она не стала.

- Бедный Генрих! Бедный Иван! - ещё раз вздохнули все, уже без разногласий.

Занесённая снегом дорога меж полей вела к элитному посёлку. Небольшой особняк на отшибе весь окружён был соснами. Эти молчаливые стражи высились, обрамляя аллеи вокруг дома. Хозяин явно не любил открытого пространства с клумбочками-цветочками. Его заросший парк шумел и тревожно трепетал на ветру в такт изменчивым мыслям и настроениям, когда сам он смотрел из окна, не отрываясь, и думал.

Вот и сегодня невысокий, 25-летний, широкоплечий Иван долго, рассеянно протирал очки, дышал на них, затем снова близоруко смотрел из окна, как потухал короткий зимний день. В сгустившейся мгле только угадывалась где-то невероятно далеко, на краю неба, светлая полоса горизонта, но быстро таяла. В детстве он верил, что там, вдали и всегда недосягаемая, находится страна счастья. И хотел пуститься в путь, дойти до неё. Только отец обычно отмахивался от той ерунды, что молил кривоногий белобрысый мальчишка, а мать... мать слишком много плакала и грустила, о чём-то вечно тревожилась в обиде на невнимание мужа, ей тоже было не до страны счастья. Философию вечного стремления и вечной недосягаемости Ваня понял лишь позже.

Вот сосны совсем скрыли последний свет серого дня. Иван, кряжистый, какой-то весь квадратный, с ранними залысинами на лобастой голове, в больших дымчатых очках, за которыми скрывались чуть прищуренные глаза, печально взглянул напоследок на сосны и закрыл жалюзи. Потушил лампы на потолке, оставил в зале лишь свет зажжённых свечей. В этом тёплом, живом освещении Ева, лежащая в гробу посередине зала, тоже виделась ему живой. Это была полнейшая иллюзия: вот она просто устала и прилегла на минутку. Сейчас встрепенётся. И лицо её казалось в этом свете полным жизни, щёки розоватыми. Лицо ничуть не грустное, не трагическое - нет! Так и ждёшь: вот сейчас эта тоненькая, с неестественной талией "в рюмочку" молоденькая девчонка, наряженная в то самое, из белых кружев, платье, в котором прославилась в своём звёздном фильме, эта девчонка (под ресницами - тот же задорно-смешливый взгляд) всего лишь утомилась и, как это свойственно детям после шумной беготни, упала и заснула совсем ненадолго лёгким, чутким, каким-то стрекозиным сном. А вот сейчас, только позови - вспорхнёт, как ни в чём ни бывало, невесомая, с развевающимся белым шлейфом... Её круглая, такая ещё детская мордашка (в миллионный раз вглядывался в неё Иван) была вовсе не красивой, заключал он, но лучше всех классически красивых лиц. Как ей шла вот эта самая кучерявая каштановая стрижка тех её юных лет! Такая победно-легкомысленная.

Иллюзия сна была полной. "Проснись, Ева, встань!" Иван подошёл, сел рядом с гробом. Долго, неотрывно смотрел "Схожу с ума, не иначе: по-моему, она дышит." Потом тряхнул головой, вскочил, начал ходить по комнате. Ни домработница, ни собаки не смели его сегодня