вкусен.

После этого лужка я ушел на вырубки не очень старые, но и не очень молодые, и там тоже стали попадаться опята, и тоже на северных склонах или же с северной, захваченной мхом стороны пня.

Находились и растущие не на пнях, а прямо в пнях. Очень забавные! Стоит вроде бы целый пень, но на срезе у него дыра, и в дыру видно, тянутся на свет плотные, темные, как спичечные головки, шляпки опят. Такой пенек легко разойдется под руками, но нужно постараться не рушить его совсем - в нем ведь грибница, и сильная. А опята в полости выросли дружно и даже не шляпка к шляпке, а ножка к ножке, как спички в коробке. Да и похожи на увеличенные спички, только что ножки у них не такие прямые; у крайнего опенка, уперевшегося шляпкой в препятствие, она вообще свернулась загогулиной.

Но попадаются мне и совершенно поразительные опята. Один автор убедительнейшего журнала «Наука и жизнь» пишет, что осенние опята никогда не растут поодиночке. Вообще надо остерегаться по отношению к грибам категоричных слов. «Чаще всего», «как правило» - вот наиболее подходящие выражения, ибо грибы - очень странные создания. И хотя придерживаются правил, но всегда стремятся их нарушить. Исключений хоть отбавляй. Так что чаще всего опята не растут поодиночке. Но часто именно поодиночке они и растут. Это, наверное, какие-то особенные опята. Меж стеблей засохшего чертополоха вдруг торчат по одному и редко по два опята гренадерской стати. Это не изросшиеся тонконогие опята-пятачки, это мощные молодые грибы. У них, как у молодых, шляпка колоколом, гименофор прикрыт вуалью, а ножка мощная, как у среднего подосиновика.

Эти крепыши раз в десять - пятнадцать крупнее своих обожающих компанию собратьев и вовсе не редки, особенно на совсем старых вырубках, где пней уже не видно. Они развалились и рассеялись, а кусочки гнилушек с грибницей затянуло порядочным слоем гумуса. И наверное, чтобы пробить его переплетенную корешками растений толщу и вынести на свет споры, грибница все силы собирает в один гриб-кулак. Что говорить, опята-богатыри - желанная добыча. Они выскакивают на глаза так же неожиданно, как и белые. Когда ищешь их долго, то перед сном мельтешат в сомкнутых глазах их поджаристые шляпки и занесенные на вырубку цветастые листы деревьев.

XV

К вечеру стало ясно, что стукнет мороз. Уже в девять в полной тьме пристально, колюче смотрели на землю звезды. И, словно их отражение, сверкали на земле кристаллы инея. Что ж, это грустно. Тепла, значит, больше не будет. Но не будет зато и изнуряюще долгих дождей. А все опята, что успели вылезти, - мои. Есть надежда и в этой слабой на грибы осени набрести все же на грибной родничок. Так называют такое местечко, на котором грибы вылезли кучно и рассеялись на несколько метров вокруг и которое не отпускает грибника часа три подряд.

В эту ночь я лег поздно, но выспался крепко и проснулся, когда солнце уже ломилось в окна. А это значит, что оно уже над Ямантау и что идет по крайней мере одиннадцатый час.

Печь остыла, в сенцах замерзло все: и приготовленный накануне борщ, и молоко, и вода в умывальнике. Холод с непривычки показался прямо-таки зимним. Не удивительно. И собаки в первые морозы трясутся, а потом ухом не ведут и на крещенские.

На всю землю вокруг была наброшена истрепанная, но кипельно-белая сеть инея. Баклажка тоже затянулась невидимым льдом. Но солнце светило так искренне, так чистосердечно, что медлить даже было невозможно. Да и пока я кипятил чай, затапливал печь, чтобы не в холод возвращаться, иней подрастаял, загорланили воспрянувшие петухи и зазвенели синицы, которые только сегодня перебрались на зимние квартиры в село.

К двенадцати стало совершенно весело. Я бросил в испытанную корзину свой постоянный нож, старательно надел сапоги и прочее утепление и заторопился в лес. Недалеко, километрах в четырех по дороге вдоль Ямантау, за лосиным оврагом, есть у меня любимое место. Там сейчас чудным светом горят узорчатые, убранные живой шелковой мишурой лиственницы, мрачной кажется непреклонно зеленая посадка сосны рядом с двумя строго прямоугольными березняками, подпирающими небо золотыми верхушками молодых крон.

Хотелось побыть в этом месте подольше, попрощаться с ним до весны, - мой отпуск кончался. А там, на полянах, довольно пней, куч хвороста, оставшихся после санитарной рубки и чистки, - должны быть и опята.

Я пришел туда быстро - и сразу на мшистый склон возле берез. Там семейками росли десятка три грибов. Они были насквозь проморожены и ломались под нажимом ножа, как стеклянные. Нож у меня для опят удобный. Длинный, с источенным концом, обычный кухонный нож. Он куда лучше специальных грибных ножей, продающихся в магазине. Они часто теряются во время сбора, а этот крупный, его если и оставишь где, то и найти не трудно. К тому же срезать опята, вёшенки, зимний гриб им тоже сподручнее. Все эти грибы часто лепятся на пеньках и коряжинах так, что вылезают на свет одни шляпки, а ножки кренятся далеко, и коротким ножом их не достать.

Ну, с опятами на лужайке можно было обойтись любым ножом. Только тронешь застекленевшую грибную семейку - и она откалывается от грибницы. Остается счистить землю - и клади в корзину.

Здесь я не спешил, хотя грибы попадались редко. Не терпящее суеты место. Оно было именно таким, каким я представил его себе утром, только вот иней я не учел, а он, растаяв на нижних ветвях лиственниц, украсил их ажурное золото сверкающим, бисерным шитьем.

В эту пору в наших хвойных посадках не бывает грибов (почти не бывает), но в лиственницы меня потянул и этот торжественный блеск, и головокружительный запах хвои, и так оттеняющий тишину шорох клестов, терзающих шишки. Как не войти! Подстилка под лиственницами - невиданный, сотканный из той же золотой хвои ковер. Он пружинит под ногами, и при каждом шаге ощущаешь сквозь резиновый сапог запорошенную мягкими иглами упругую шишку. Чисто здесь, как в святом месте. Будь я язычником или верующим вообще - вот здесь, в таком бы месте, я и молился. Да и было в голове что-то похожее на молитву. Благодарность, что ли, за данный человеку дар творить и созидать. Ведь это место с нисходящими к Елшанке лужками, двумя прямоугольниками березняков, посадками сосны и лиственницы, спорящими друг с другом цветом, как свет и тень, - это ведь наполовину рукотворная красота, и вышла она от содружества человека и природы. От нее здесь тоже много: старые и покореженные, но прекрасные золотыми водопадами крон березы, стройные вереницы ольхи с червленой зеленью прихваченной морозом листвы и буйно заросшие кленами, дубками, молодой осиновой порослью скаты шиханов на том берегу. В одном месте они