– сельвы детище и зноя,
И золотистый мрак лесных дорог,
И в золоте сафического строя
Весь золотой от солнца козлоног.
И в золотой текучей атмосфере
Колонны, окна, цоколи и двери.
Грудь Вакха золотит струя вина,
Стекая с бледного чела Христова,
И в лике божьей матери – она,
Все та ж Венера золотая снова.
И переходит кубок золотой
К Любви небесной от Любви земной.
Любовь, любовь! Шалун Эрот, губящий
Сердца людей незримых стрел огнем,
И прямо в сердце Живопись разящий
Светящимся, пылающим копьем.
Век полнокровья! Он бродил влюбленным
По лунным высям, звездным бастионам.
Счастливой, пышной юности цветник,
Великий маг из Пьеве-ди-Кадоре!
С горы Венеры брызжущий родник
В стране, где нет зимы, в стране Авроры.
Пусть и в веках сияет зелень лета
Приапу кисти, Адонису цвета!
Коро
Ты – души эманация, свет
изнемогшего дня иль темнеющей рани,
стройный тополь, стройнее которого нет,
легкий, словно палитра, которой познал ты все грани.
Одевает листвой твои кисти рассвет,
в волосах многоцветно-зеленых
ветерок набежавший резвится.
Если ж вечер плывет, весь одевшийся в розовый цвет,
в сонной кисти твоей засыпает усталая птица.
Ты ли зеркало вод, что застыли в пути,
в бездыханных, недвижных, неслышных долинах.
Дай присниться себе, дай в себя мне уйти
среди влажных и трепетных рощ тополиных, –
где последние нимфы в картинах твоих,
как живые гирлянды в языческой пляске,
томно льнут к пастухам, возвращенным из древних
идиллий,
где звучат, умирая, кадансы пейзажей былых,
чтобы в новые краски
облеклись их мелодии, став музыкальней, чем были.
Ты художник счастливых улыбок, ветров,
приносящих нам сильфов, ты свежесть лесная,
дымка, ткущая миру прозрачный покров,
иль озер, еще девственных, цепь голубая.
Дай мне жизни поток увидать наяву
там, где очи мостов твоих смотрят в спокойные дали.
Дай мою же увидеть листву –
ту, что ветры осенней поры разметали.
Дай мне детскую нежность души умиленной твоей,
дай любовь, что с Планеты уходит, слабея,
дай хоть ветку от всех сотворенных тобою ветвей,
но не дай мне грустить, что забыл о тебе я.
Сезанн
Подвижник, мученик идеи,
он в живописи увидал свой путь.
Учился, шел, где круче, где труднее,
найдя пейзаж, стоял, искал в нем смысл и суть
О, пластика, о, жизнь вещей немая,
вся нескончаемо мучительная быль!
Самодовлеет вещь любая:
плетенка, яблоко, будильник, торс, бутыль.
Суровый, дикий, нежный, страстный
воитель.
В борьбе с холстом расчетливый и властный
Первозиждитель.
О, плен! Судьба! Бесповоротность!
О, живопись – тюрьма, темница,
где радостно ему томиться.
О, живопись! Весомость! Плотность!
Как точен глаз!
Моделировка, равновесье масс!
Ритм на земле и ритм на небосклоне,
закон контрастов и гармоний,
звучанье цвета, ощутимый вес,
вещественность земли, небес.
Мазки, мазки,
то плотны, то легки,
то осмотрительны, то смелы,
И вдруг – пробелы.
Повсюду синий, синева холста,
оркестра цветового схема,
и наслажденья формой полнота,
как цель, как тема.
Верховной кисти раб, колючий, словно шип,
прияв от живописи рану,
своей сетчатки мученик – погиб
под стать святому Севастьяну.
Но, как прозренья поздний дар
открылась Истина Сезанну:
всех форм основа – конус, куб иль шар.
Из австрийской поэзии
Николаус Ленау
1802-1850
Форма
Если форма и готова,
Знай, поэт, стихи пусты
До тех пор, покуда ты
Мыслью не наполнил слово.
Есть слова как облаченье,
Под которым тела нет.
Сердце дрогнет им в ответ,
Но, увы, лишь на мгновенье.
Наподобие трещотки
Стих по рифмам застучит,
И, хоть он мастеровит,
Жалок век его короткий.
Корчма в степи
Я брел по Венгрии – один.
Душе отрадно было
Глядеть в пустую даль равнин,
Тянувшихся уныло.
Степь ширилась, тиха, мертва.
День догорал. Устало
Шли облака. Едва-едва
Зарница трепетала.
И вдруг неясный шум во мгле,
В бездонной, темной дали.
Я ухо приложил к земле:
Не кони ль там скакали?
Все ближе, ближе – стук копыт
Наполнил землю дрожью.
Так сердце робкое дрожит,
Почуяв кару божью.
И вдруг вблизи, распалены
Пастушьим гамом, гиком,
Промчались бурей табуны,
Беснуясь в беге диком.
Горячий конь летит стрелой,
Храпит и ржет в тревоге.
Обгонит ветер он степной,
Сметет его с дороги.
Но держит крепкая рука,
Конь бесится напрасно.
Тисками воля седока
Его сжимает властно.
Неслись туда, откуда шла
Ненастья злая сила.
Исчезли, будто ночь и мгла
Их разом поглотила.
Но все казалось, что гудит
Над степью вихрь летучий,
Что гром несется от копыт
И вьются гривы тучей.
И те же тучи табуном
В гремящем небе мчались,
Кругом будили гул и гром
И в беге умножались.
А буря, конюх удалой,
Ревела и свистала,
И плетью молнии витой
Лихой табун хлестала.
Но бег разгорячил коней,
Стал глуше топот злобный,
И, словно пот, сильней, сильней
Закапал дождик дробный.
Холмы возникли предо мной,
И домик у дороги
Мелькнул радушной белизной,
Мне окрыляя ноги.
Омыв лазурь, гроза прошла,
И, радуясь погоде,
Над степью радуга взошла
На влажном небосводе.
Я шел быстрей, к холмам спеша.
Закатное светило
Плетеный кров из камыша
И стекла позлатило.
А хмель, казалось, обнял дом
И пляшет в опьяненье.
Уже я слышал за окном