пообиднее, побольней. Он потом и сам пожалеет, а ты помнишь эти слова. Всю жизнь.
В а л е р к а. Отец воспитывает тоже ремнем?
М а ш а. Сбежал от нас отец.
В а л е р к а. Куда?
М а ш а. Обыкновенно, в город сбежал. Он у нас на балалайке играл. Вообще-то он механиком работал при мастерских, а на балалайке просто так, для души. А тут самодеятельность из области приехала. Шефы. Буфетчица частушки пела у них. (Запела.) «Подружка моя…» (Оборвав частушку, улыбнулась.) Она пела, а отец ей на балалайке играл… Влюбилась она в отца, сманила от нас. Красивый он, в него влюбиться легко… Мы с сестрой в него пошли. И статью, и лицом. Гляди, какие глаза у меня! Я на ресницах пять спичек могу удержать. Теперь на улыбку гляди. (Старательно улыбается.)
В а л е р к а. Нос картошкой у тебя.
М а ш а. Ничего не картошкой. Курносый. Нынче все русское в моде, даже носы. Ты года через три на меня посмотри. Я соком нальюсь — меня от сестры не отличишь. А она девка видная, ладная, кровь с молоком. Она где ни пройдет, на нее мужчины глядят.
В а л е р к а (кричит за парапет). Люди, ой, люди! Наш город почтила своим посещением знаменитая красавица века Мария…
Маша оттаскивает его от парапета.
Слушай, Машка, а как фамилия твоя? М а ш а. Если на тебя находит — дома сиди. В а л е р к а. Нет, правда, как? М а ш а. Балагуева. В а л е р к а (оттолкнув Машу). Вот ты мне, Балагуева, объясни. Если ты веришь, что люди не могут бросить тебя в беде, зачем ты над медяками своими, как Кощей Бессмертный, трясешься? Жадные люди не верят в доброту. М а ш а. Не жадная я. В а л е р к а. Добрая, да? М а ш а. Расчетливая. Мы дома приучены деньги считать. В а л е р к а. И гордости в тебе нет. М а ш а. Это почему? В а л е р к а. Ты после вчерашнего обязана была не разговаривать со мной. М а ш а. А я не разговаривала. Это ты ко мне первый подошел. В а л е р к а (удивленно посмотрев на нее). Правильно, я. М а ш а. И вообще у нас, у деревенских, гордости больше, чем у городских. Нам иначе нельзя. Вы тут как муравьи. Столкнулись и разошлись, может, не встретитесь никогда. А у нас каждый поступок на виду, каждое лыко в строку. Вот и стараешься гордость свою не уронить… Валерка, а зачем деньги тебе? В а л е р к а. Секрет. (Идет.) М а ш а (вслед, зло). Ну и катись! В а л е р к а. Что?! М а ш а. Не навязываюсь, катись! В а л е р к а. Ха! Глядите, обиделась! (Подходит к Маше, в спину.) Эй!
Маша не отвечает.
Эй, Софи Лорен!
Молчание.
Дядька приезжает ко мне. М а ш а (быстро оборачивается). Какой? В а л е р к а. А черт его знает какой. Матери двоюродный брат. Телеграмму прислал: «Буду Симферополе девять утра». Сюда пока доберется — часа три. Пойду к двенадцати на автостанцию встречать. М а ш а. А как же ты узнаешь его? В а л е р к а. Фамилия у него материнская — Синько. Я около каждого автобуса буду кричать: «Товарищ Синько!» Кто отзовется, тот и родня. М а ш а (подумав). Правильно. Ну а деньги зачем? В а л е р к а. У нас заведено — родственников или друзей обедом встречать. А я, понимаешь, в кладовку заглянул — ничего. Торричеллиева пустота. М а ш а. Тебе мать на руки денег совсем не дала? В а л е р к а. Дала. Только вылетел я в трубу. Прогорел. М а ш а. Куда же ты их? В а л е р к а. Не все равно? Были, да нет. М а ш а. Опять? В а л е р к а (вытягивается, чеканно). На приобретение необходимых мелочей для изготовления иллюзионной аппаратуры, как-то: лампочек — пять штук, бумаги цветной — пять листов, черного бархата — один метр. Всего на двадцать восемь рублей, копеек — ноль-ноль. М а ш а. Да ты что? Двадцать восемь рублей! Пусть бы иллюзионщик из своего кармана достал. В а л е р к а. Откуда у него? На пенсию живет… Ты ему об этом не проговорись. Я сказал, что из клуба принес… Ничего, Машка. Я почти рубль по карманам наскреб. Хлеба куплю, молока, колбасы. С голоду не помрет. Ты бы хотела, чтобы у тебя денег — куры не клюют? М а ш а. А зачем? Все равно бы бабка отобрала. А ты бы хотел? В а л е р к а (по секрету). А я бы, Мария Балагуева, хотел. Я бы их Таисье отдал. Пускай бы она вокруг себя каменный забор до небес возвела, чтобы даже голоса ее не слыхать было. (Забрав портфель, идет.) М а ш а. Валерка!
Валерка останавливается.
А я бы и в каменном заборе лазейку нашла. У меня к бабке любопытства нет, а к тебе есть. (Смеется.) А правда, что ты в прошлом месяце мать с четырьмя детьми к себе запустил? В а л е р к а (подняв два пальца). Планетами и астероидами клянусь! М а ш а. Бабка говорит: все жильцы в одну ночь съехали от нее. И интуиция у меня на тебя есть. Вот ты все смеешься, а я чувствую, что-то невеселое в тебе сидит, гложет тебя.
Где-то вдали, на пляже, включили магнитофон. Маша прошлась вокруг весов движениями твиста.
В а л е р к а. Ого, деревня дает. М а ш а. Твист у нас из моды вышел. Райцентр опять к шейку перешел… А у нас в школе комсомольское бюро постановило западным влияниям не потакать. У нас учитель физкультуры свой танец придумал. Показать? В а л е р к а. Изобрази.
Маша показывает танец — смесь твиста, краковяка и вольных гимнастических упражнений. На фоне далекой танцевальной музыки возникает мелодия трубы. Валерка отходит к парапету, но еще продолжает наблюдать за Машей. Звуки трубы повторяются. Входят ч е т в е р о — пантомима. Они в белых медицинских халатах, белых шапочках, рукава, как у хирургов, закатаны по локоть. Становятся у Валерки за спиной. Вся сцена погружается в темноту, но одновременно разгораются прожекторы, направленные на Валерку. Маша теперь не видна, но музыка танца продолжает звучать на протяжении всей последующей сцены.
(Обращаясь к воображаемому собеседнику.) Прошлой весной я вернулся из школы и увидел, что он чинит оконную раму. А ведь до этого он тоже с самой осени не вставал с постели. Я побежал к нему, и он тоже сделал мне два шага навстречу. Но тут у него начался приступ кашля, он, как всегда, быстро отвернулся и выставил руку, будто хотел оттолкнуть меня. Он всегда держался на расстоянии, не позволял трогать его вещи и, наверно, ни разу за всю мою жизнь не прикоснулся ко мне… В тот день пришли его друзья. Мама угощала их ранней клубникой, и папа говорил, что впервые чувствует себя так хорошо… А потом папины друзья отвезли нас в порт. На военном катере мы ушли с ними в море. Мы стояли на капитанском мостике, и командир что-то громко рассказывал, стараясь перекричать ветер. Папа был таким худым и таким штатским
Маша оттаскивает его от парапета.
Слушай, Машка, а как фамилия твоя? М а ш а. Если на тебя находит — дома сиди. В а л е р к а. Нет, правда, как? М а ш а. Балагуева. В а л е р к а (оттолкнув Машу). Вот ты мне, Балагуева, объясни. Если ты веришь, что люди не могут бросить тебя в беде, зачем ты над медяками своими, как Кощей Бессмертный, трясешься? Жадные люди не верят в доброту. М а ш а. Не жадная я. В а л е р к а. Добрая, да? М а ш а. Расчетливая. Мы дома приучены деньги считать. В а л е р к а. И гордости в тебе нет. М а ш а. Это почему? В а л е р к а. Ты после вчерашнего обязана была не разговаривать со мной. М а ш а. А я не разговаривала. Это ты ко мне первый подошел. В а л е р к а (удивленно посмотрев на нее). Правильно, я. М а ш а. И вообще у нас, у деревенских, гордости больше, чем у городских. Нам иначе нельзя. Вы тут как муравьи. Столкнулись и разошлись, может, не встретитесь никогда. А у нас каждый поступок на виду, каждое лыко в строку. Вот и стараешься гордость свою не уронить… Валерка, а зачем деньги тебе? В а л е р к а. Секрет. (Идет.) М а ш а (вслед, зло). Ну и катись! В а л е р к а. Что?! М а ш а. Не навязываюсь, катись! В а л е р к а. Ха! Глядите, обиделась! (Подходит к Маше, в спину.) Эй!
Маша не отвечает.
Эй, Софи Лорен!
Молчание.
Дядька приезжает ко мне. М а ш а (быстро оборачивается). Какой? В а л е р к а. А черт его знает какой. Матери двоюродный брат. Телеграмму прислал: «Буду Симферополе девять утра». Сюда пока доберется — часа три. Пойду к двенадцати на автостанцию встречать. М а ш а. А как же ты узнаешь его? В а л е р к а. Фамилия у него материнская — Синько. Я около каждого автобуса буду кричать: «Товарищ Синько!» Кто отзовется, тот и родня. М а ш а (подумав). Правильно. Ну а деньги зачем? В а л е р к а. У нас заведено — родственников или друзей обедом встречать. А я, понимаешь, в кладовку заглянул — ничего. Торричеллиева пустота. М а ш а. Тебе мать на руки денег совсем не дала? В а л е р к а. Дала. Только вылетел я в трубу. Прогорел. М а ш а. Куда же ты их? В а л е р к а. Не все равно? Были, да нет. М а ш а. Опять? В а л е р к а (вытягивается, чеканно). На приобретение необходимых мелочей для изготовления иллюзионной аппаратуры, как-то: лампочек — пять штук, бумаги цветной — пять листов, черного бархата — один метр. Всего на двадцать восемь рублей, копеек — ноль-ноль. М а ш а. Да ты что? Двадцать восемь рублей! Пусть бы иллюзионщик из своего кармана достал. В а л е р к а. Откуда у него? На пенсию живет… Ты ему об этом не проговорись. Я сказал, что из клуба принес… Ничего, Машка. Я почти рубль по карманам наскреб. Хлеба куплю, молока, колбасы. С голоду не помрет. Ты бы хотела, чтобы у тебя денег — куры не клюют? М а ш а. А зачем? Все равно бы бабка отобрала. А ты бы хотел? В а л е р к а (по секрету). А я бы, Мария Балагуева, хотел. Я бы их Таисье отдал. Пускай бы она вокруг себя каменный забор до небес возвела, чтобы даже голоса ее не слыхать было. (Забрав портфель, идет.) М а ш а. Валерка!
Валерка останавливается.
А я бы и в каменном заборе лазейку нашла. У меня к бабке любопытства нет, а к тебе есть. (Смеется.) А правда, что ты в прошлом месяце мать с четырьмя детьми к себе запустил? В а л е р к а (подняв два пальца). Планетами и астероидами клянусь! М а ш а. Бабка говорит: все жильцы в одну ночь съехали от нее. И интуиция у меня на тебя есть. Вот ты все смеешься, а я чувствую, что-то невеселое в тебе сидит, гложет тебя.
Где-то вдали, на пляже, включили магнитофон. Маша прошлась вокруг весов движениями твиста.
В а л е р к а. Ого, деревня дает. М а ш а. Твист у нас из моды вышел. Райцентр опять к шейку перешел… А у нас в школе комсомольское бюро постановило западным влияниям не потакать. У нас учитель физкультуры свой танец придумал. Показать? В а л е р к а. Изобрази.
Маша показывает танец — смесь твиста, краковяка и вольных гимнастических упражнений. На фоне далекой танцевальной музыки возникает мелодия трубы. Валерка отходит к парапету, но еще продолжает наблюдать за Машей. Звуки трубы повторяются. Входят ч е т в е р о — пантомима. Они в белых медицинских халатах, белых шапочках, рукава, как у хирургов, закатаны по локоть. Становятся у Валерки за спиной. Вся сцена погружается в темноту, но одновременно разгораются прожекторы, направленные на Валерку. Маша теперь не видна, но музыка танца продолжает звучать на протяжении всей последующей сцены.
(Обращаясь к воображаемому собеседнику.) Прошлой весной я вернулся из школы и увидел, что он чинит оконную раму. А ведь до этого он тоже с самой осени не вставал с постели. Я побежал к нему, и он тоже сделал мне два шага навстречу. Но тут у него начался приступ кашля, он, как всегда, быстро отвернулся и выставил руку, будто хотел оттолкнуть меня. Он всегда держался на расстоянии, не позволял трогать его вещи и, наверно, ни разу за всю мою жизнь не прикоснулся ко мне… В тот день пришли его друзья. Мама угощала их ранней клубникой, и папа говорил, что впервые чувствует себя так хорошо… А потом папины друзья отвезли нас в порт. На военном катере мы ушли с ними в море. Мы стояли на капитанском мостике, и командир что-то громко рассказывал, стараясь перекричать ветер. Папа был таким худым и таким штатским