лишь попытка развеселить досужего читателя. Он прямо отражает суть одной из сложнейших задач, на каждом шагу встречающихся историкам, а именно — задачи отождествления событий, описываемых в разных исторических документах. Специально подчеркнем: задачи такого рода достаточно типичны и далеко не всегда разрешимы однозначно. Более того, пополнение фонда исторических источников по мере продвижения исследований зачастую не только не помогает поиску решения, но может еще больше запутать ситуацию. Может найтись и третье, и четвертое описание вроде бы того же события, но и они могут расходиться в деталях с предыдущими, причем иногда до такой степени, что само событие в глазах исследователя окончательно расплывается, теряет свою конкретность как в пространстве-времени, так и в этнической и персонажной атрибутике «действующих лиц и исполнителей». Так, стало быть, это плохо, когда письменных источников по истории какого-то народа или государства слишком много?

Нет, это хорошо! Ибо из сказанного выше вытекает вовсе не то, о чем мог подумать читатель в первую очередь — что обилие документов только запутывает задачу восстановления истинной истории. Представьте себе, что вместо трех или четырех дошедших до нас летописей какого-то периода некоего государства до нас дошла бы только одна. Конечно, историку при этом становится жить проще: выбирать не из чего, вот она, готовая история, читайте на здоровье! Но вот истинна ли она — это другой вопрос. Ведь в тех случаях, когда летописей об одном и том же периоде истории осталось несколько, историк же видит, до какой степени они разнятся между собой! Следовательно, ни одна из них не является истинной в полном смысле слова, все они — лишь варианты прошедшего, и предстоит упорная работа по отысканию этой истинной последовательности событий. И если до нас дошел только один вариант летописи, можно быть уверенным, что у нас почти нет шансов добраться до истинной истории: мы имеем только один взгляд на прошедшее, и он, естественно, субъективен и не поддается коррекции с помощью других вариантов изложения тех же событий — за неимением последних!

Так что мечта историка — собрать все письменные документы изучаемой эпохи. Увы, этого никогда не бывает. Рукописи горят, и еще как горят! Мы даже не представляем себе действительные масштабы наших — общечеловеческих — потерь документов прошлых эпох. Конечно, всем известны некоторые грандиозные разовые потери такого рода, например пожар знаменитой Александрийской библиотеки, сгубивший сотни тысяч рукописей — интеллектуальное наследство чуть ли не всех цивилизаций доантичного и античного времени Средиземноморья и Ближнего Востока. Конечно, это — интеллектуальная, в том числе и историческая, катастрофа. Но ведь невозможно посчитать количество мелких пожаров в «письменных» странах за всю историю их существования. А грандиозные бури, наводнения. А естественная убыль документов за счет их износа — пересыхания, гниения, грибкового разложения материала-носителя текста. Как оценить потери такого рода? Наконец, такой отвратительный момент человеческого «цивилизованного» бытия, как нарочитое, целенаправленное — иногда тайное, иногда демонстративное — уничтожение неугодных власть предержащим документов, в том числе и «неправильных» исторических. А ведь это практиковалось с глубочайшей древности — в Древнем Египте, например, когда имя фараона-отступника Эхнатона срубалось со всех настенных надписей — и практикуется до сих пор — вспомним переписывание в 1930-х годах «Истории ВКП(б)» и повсеместное изъятие и уничтожение ее предыдущих вариантов! Словом, задача — собрать все документы какой-либо эпохи — вещь совершенно неосуществимая: мы не знаем, и никогда не узнаем, сколько их было, о чем они повествовали и сколько их еще осталось.

Но не только по этой причине процесс исторического исследования оказывается бесконечным. Ведь мы не только пытаемся выяснить, что именно произошло, но и понять это происшедшее, осмыслить его, а в идеале — выявить те силы и причины, по которым история как процесс движется так, а не иначе. Именно в этом и заключается функция любой науки, в том числе и исторической. Строго говоря, неистребимому желанию понять происходящее и объяснить его другим мы и обязаны столь непохожими описаниями одного и того же события, вышедшими из-под пера разных летописцев. Они ведь тоже не просто рассказывают о чем-то, они это объясняют — так, как сами понимают или как это понимает заказчик текста, а точнее — как заказчик хочет, чтобы понимали те, кто этот текст будет читать: это его забота о «своем лице» в глазах будущих поколений, так сказать.

Иногда это приводит к курьезным результатам. Ведь заказчиками-™ многих исторически значимых текстов были во все времена власть предержащие. И, естественно, тексты, по их распоряжению составленные — это в основном прославления их деяний, да еще и выполненные на наиболее долговечных «носителях»: на гладких поверхностях скал — как, например, в ранней Персии, на каменных стенах храмов и пирамид — как в Египте или в некоторых индейских культурах Латинской Америки, на каменных стелах — как вообще во многих культурах древности и средневековья. Так вот, для современных историков подобные тексты ценны не только своим смысловым, событийным содержанием, но и тем, как именно, в каких выражениях это содержание изложено. Сама форма изложения события — великолепное свидетельство того типа мышления, который был присущ правителю, повелевшему составить данный текст. Он ведь требует не все события своего правления изложить, а те, которыми он может гордиться, и не только перед своими современниками, но и «в веках»! Бедняга! Думал ли он, Великий Воитель, и вообще ВЕЛИКИЙ, перед которым «трепещут народы», а подданные «семь и семь раз припадают в пыль к стопам его, семь раз на живот и семь раз на спину» (цитата), что за несколько сот, и уж подавно — несколько тысяч лет психология «читателей» текстов, повествующих о его деяниях — предмете его гордости и надежде на бессмертную славу — изменится настолько, что в их глазах он предстанет совершеннейшим мерзавцем, все свое царствование занимавшимся убийствами и грабежами своих соседей и вообще всех тех, до кого сумели дотянуться его хищные лапы!

И ведь не он один так думал! Судя по содержанию и тону изложения многих летописных документов самых разных стран и эпох, многие летописцы сами думали примерно так же. И мы не имеем никакого морального права обвинять их в пристрастности и необъективности, ведь мы и сами такие! Мы все — дети своей эпохи и присущей ей психологии, или, если угодно — идеологии.