придерживаясь хронологии

событий и тщательно соблюдая верность деталям, другие (например, В. Бурджейли) разнообразят повествовательную технику, располагая порой действие сразу в нескольких временных планах, совершая экскурсы в область психологии. Однако же эти и иные различия имеют сугубо внешнее значение. Ибо из того же поверхностного пересказа видно и другое: в отличие от подлинной литературы, которая формализации поддается с исключительным трудом, в которой главным неизменно остается непредсказуемый и свободный индивидуальный талант, массовая беллетристика всегда остается закованной в непробиваемую броню канона, колебания возможны лишь внутри строго определенных рамок. Потому и можно, собственно, без всякого насилия над материалом, рассуждать об этом слое культуры вообще, хотя, повторим, самые каноны могут и меняться.

Так, наряду с переменами в характере героя мы наблюдаем сегодня и, условно говоря, возросшую социальную остроту массовой беллетристики. Раньше, лет десять назад, какой-нибудь А. Коппел в романе «Немного времени для веселья» в героических тонах писал о «подвигах» американского солдата во Вьетнаме. Теперь герой В. Бурджейли переживает свое грехопадение в годы корейской войны — убив человека, он «так и не смог выяснить, был то противник или обыкновенный воришка». Раньше люди «во фланелевых костюмах» просто наслаждались благами богатства, теперь, как мы видели, мучаются нравственными проблемами. Раньше, по словам А. Хаузера, известного эстетика, автора фундаментальной «Философии истории искусств», считалось «неуместным рассматривать или даже затрагивать определенные вопросы — здоровые половые отношения, классовую борьбу и рабочее движение, всякую критику существующего порядка или власти, все то, что ведет к религиозным сомнениям или оппозиции церкви». Теперь возникает полное впечатление того, что хотя бы некоторые из тематических табу сняты; авторы и обращаются к жизни социальных низов, и позволяют себе критиковать государственные институты, и иронически отзываются о религиозном ханжестве. И все-таки о конфликтах применительно к массовой беллетристике действительно можно говорить лишь в сугубо условном смысле. Тут только видимость противоречий, обманный облик реальности, привлекательная упаковка, скрывающая старую и надежную идею, которую лучше всего можно выразить известными словами вольтеровского Панглоса — все к лучшему в этом лучшем из миров. Только мысль эту авторы утверждают с полной мерою серьезности.

 В Англии пять компаний контролируют 62,5 % выпуска видеофильмов, девять фирм контролируют 95 % выпуска всех фильмов. В газетной индустрии три группы ловят в свои сети 74 % ежедневных читателей. Такая концентрация ресурсов, продукции, распределения и рынка ведет к высокой прибыли. В настоящее время часто затрачивается больше денег на рекламу, чем на производство.

«Нью стейтсмен», Англия

Иными словами — снова канон, твердый центр, контролирующий колебания огромной массы печатного слова. И если что и выделяется в этом необъятном потоке, то лишь такие сочинения, в которых правила игры, всеобщие признаки выдерживаются с наибольшей,

можно сказать, экспериментальной чистотой. Так в круге безымянностей выделяется имя, кумир, лидер. Талант ему, как и другим литературным дельцам, не нужен — нужен нюх; не нужно и вдохновение — его с успехом заменяет расчет, точное знание потребностей рынка.

О том, кому отдать сейчас пальму первенства, за кем признать законодательную роль в американской массовой беллетристике, гадать не приходится. Это, бесспорно, Джеймс Миченер, автор целого ряда бестселлеров, чей общий тираж перевалил рубеж двадцати миллионов экземпляров. В его необъятных книгах густо сконцентрированы те черты содержания и стиля, которые в сочинениях статистов литературного театра выражены порой слабо и случайно. Иные позволяют себе заигрывать с публикой, вводя по старинке рискованные сцены, сюжеты насилия, погони и т. д. Миченер до этого не снисходит — идеологу и пророку, на роль которого он явно, хоть и невысказанно претендует, такие игры не к лицу. Другие, дабы придать фальши вид истины, бывает, как говорилось, критически (хоть и в строгих пределах, конечно) отзываются об американском образе жизни. Миченер работает чисто и взглядов своих не скрывает: Америка — венец цивилизации. И наконец, главное. Большинство удовлетворяется изображением летучей современности, отдельных фрагментов текущей жизни. Миченер создает якобы целостную, исторически глубокую и, соответственно, разомкнутую в будущее картину бытия.

 Англичане называют многие фильмы «непристойным видео». Так, в фильме «Лицо смерти» четверо мужчин в ресторане забивают до смерти обезьяну, а затем из разбитого черепа едят ее мозг. В «Апокалипсисе Ганнибала» два американских парашютиста зверски терзают вьетнамскую женщину. А в фильме «Убийца-сверловщик» молодой человек убивает свои жертвы электрической дрелью. Подобные фильмы вызывают огромную тревогу, так как все большее число английских детей смотрит страшные сцены насилия. Парламент намерен принять законопроект о цензуре, чтобы как-то регулировать домашнюю развлекательную видеоиндустрию.

«Ньюсуик», США

Не этим ли и объясняется баснословный успех сочинений Миченера, даже отдаленно несоразмерный с их литературным качеством? А ведь и самые горячие поклонники Миченера из числа критиков-профессионалов вынуждены признать, что «его стиль либо монотонен, как круги рабочей лошади, либо поразительно банален». И вообще «трудно рассуждать об эстетических свойствах творчества Миченера».

Но бесстильность компенсируется «величием замысла»: показать людям, что жизнь их — не случайность, но необходимое звено в историческом развитии, во вселенском порядке. Впрочем, о причинах популярности позже, пока же займемся «творческой лабораторией» сочинителя.

Когда-то, еще в пору глубокой безвестности, Д. Миченер написал роман «Весенние огни» (1949), в центре которого стоит молодой человек, мечтающий о писательской карьере. В поисках образцов он тревожит тени великих: «Если бы можно было писать, как хочешь, всякий бы писал, как Бальзак». Имя найдено, и решение принято: «С утра он примется за дело — будет, в меру способностей,