Эта официантка единственная из всех относится ко мне благосклонно и работает, так, как ее учили: наверное, новенькая и еще не имеет знакомых или излюбленных клиентов. Она почти девочка. Тонкие ножки, которые энергично носят ее между столами, и худенькое лицо, над которым белая наколка стоит, как венчик, неизвестно почему вызывают у меня жалость. Однажды я слышал, как за соседним столиком какой-то тип почтенного вида с благородными обвисшими щеками предложил ей встретиться после работы. Она покраснела, опустила голову и, убрав со стола, побежала к женщине за стойкой. Та похлопала ее по плечу и засмеялась, а я повернулся к типу почтенного вида и смотрел на него в упор, пока он не заметил и не ушел. Сердце у меня билось, в ушах звенело и вообще меня распирало от злости. У меня такое бывает.

Кирилла что-то не видно, хотя уже семь часов. Моя официантка подходит ко мне с блокнотиком в руке, и я заказываю кофе и кока-колу. Ничего крепче пить не хочется. Я закуриваю и смотрю, как эта девочка мелкими шажками идет к стойке. Сзади она страшно похожа на Таню, — такую какой та была в школе, три года назад, и даже какой та была, когда я уходил в армию. Не знаю, как она выглядит сейчас; вернувшись я ей не звонил. Да и незачем. Мы с ней порвали, все кончено и так далее.

Внезапно освещение в кафе начинает меня раздражать. Терпеть не могу неоновые лампы. В их свете лица становятся какими-то плоскими и приобретают мертвенный оттенок.

Кирилл не один. Рядом с ним идет девчонка с черными волосами до плеч, в черном пальто из жатого лака, и кивает знакомым за столиками. Кирилл тоже кивает — ясно, что он здесь свой человек. Следом неуверенно ступает, оглядываясь по сторонам сквозь толстые стекла очков, парнишка невысокого роста, болезненно бледный, с мягким, женственным лицом. Если бы можно было удрать, я бы удрал, — не думал, что Кирилл явится с компанией. Но он меня уже увидел издалека и, улыбаясь, машет.

Я встаю, расплескав кока-колу. Его спутница оглядывает меня с головы до ног, — видимо, ей не ясно, что я за птица. Кирилл представляет меня:

— Венче, это Петр Клисуров, мой школьный приятель.

— А! Кики говорил мне о вас.

Мне становится немножко жарко, потому что неизвестно, что там такое Кирилл про меня говорил. Рука у девушки узкая и холодная, но пожатие у нее мужское, и теперь я вижу, что она, пожалуй, не девчонка. Кирилл — высокий и красивый парень, отпустил бакенбарды. В желтом пуловере с высоким белым воротником он похож на разрезанное пополам яйцо. Он выглядит по крайней мере лет на пять моложе своей спутницы. И бледный парнишка тоже оказывается не парнишкой, а мужчиной старше тридцати. На подбородке у него поблескивают редкие русые волоски, светлые глаза за стеклами очков беспомощны и скучают. Он вяло пожимает мою руку и садится раньше всех, не снимая короткого пальто.

— Товарищ Петр Здравков, — говорит Кирилл, усаживая свою спутницу между собой и мной. — Ты, наверное, о нем слышал.

Я не слышал, но утвердительно киваю, поскольку догадываюсь, что он — человек известный, а известные люди обижаются, если ты о них не слышал. Судя по кепке и скучающему лицу, должно быть, художник или композитор, вообще, человек искусства. Кирилл еще в школе любил тереться в компании таких людей — отец у него доцент по эстетике и дружит все с такими.

Невяна достает из сумки зеркальце, бегло касается волос, словно проверяя, на месте ли они, потом подкручивает их к подбородку, так что лицо ее обрамляет черная рамка. Осматривает свои зубы, ровные и белые, что-то смахивает с уголка глаза. Глаза у нее темные, красивые, но слишком умные и немного старят ее. Губы тонкие, но не злые. Только какие-то слишком подвижные, и из-за этого выражение ее лица все время меняется.

— Ты не возьмешь чего-нибудь покрепче? — спрашивает меня Кирилл, делая заказ. — На кока-коле будешь сидеть?

Я говорю, что на кока-коле. Невяна насмешливо смотрит на меня и заказывает коньяк «Плиска». Кирилл — тоже. Здравков делает знак, что ничего не хочет. Он вытаскивает из кармана литературную газету и небрежно пробегает глазами по строчкам.

Кирилл подносит спичку к сигарете Невяны и обращается ко мне:

— Ну, рассказывай. Как прошла служба?

— Нормально.

Что ему рассказывать? Кто был в армии, знает; кто не был, никогда не поймет. Кирилл затягивается сигаретой и выпускает дым себе под нос. Он возмужал. В плечах не особенно широк, но чувствуется, что мускулистый, а белое лицо округлилось и стало самоуверенным. В школе мы с ним дружили, нас не делило ни соперничество, ни девчонки. Но вернувшись из казармы, я к нему не зашел. Может быть, потому, что он знает всю мою одиссею с Таней. И все-таки я ему обрадовался, когда встретил его позавчера на улице.

— А у меня казарма еще впереди, — говорит Кирилл и глотает коньяк, как касторку. — Правда, только в лагеря поедем, но как подумаю…

— Смотря как воспринимать, — говорю я. — Не так уж страшно. Даже полезно.

— Полезно? А, да, для отечества.

— Выдержке научишься, — ухмыляюсь я. — Наш ротный старшина говорил, что кто не был в солдатах, тот только наполовину человек.

— Похоже, что так, — смеется Невяна. — Кики — подтверждение этой истины.

Кирилл тоже смеется, и смех у него глубокий, как звук саксофона. Здравков поглядывает из-за газеты все так же бесстрастно и со скукой. Не могу себе представить, что этот человек был в армии.

— Сейчас на что ориентируешься? — спрашивает Кирилл.

Я отвечаю, что ни на что, и это — чистая правда. Некоторые ориентируются еще в детстве, другие — в школе, а я и до сих пор не знаю, что буду делать дальше. Нет у меня никаких амбиций.

— Ты же здорово рисовал, даже в выставке участвовал… Почему не попробуешь поступить в Художественную?

— Ну да! — говорю я. — Там только меня и ждут.

— Значит, партизан, кормишься за счет предков-укрывателей? — смеется Кирилл.

Я смотрю на него слегка неприязненно. Страшно не люблю, когда меня расспрашивают. И жаргона этого не выношу. Даже в школе не мог к нему привыкнуть, к тому же был у нас старый учитель по литературе, который любил повторять, что жаргон — язык нищих духом; как услышит, что кто-нибудь говорит такие словечки, обязательно заставит переписать Житие Софрония Врачанского или выучить наизусть рассказ Елина Пелина… Но я отвечаю в тон Кириллу:

— С партизанским житьем кончено. Вкалываю.

— Где?

— На вокзале. Грузчиком.

Можно подумать, что я разбил стакан. Кирилл только теперь замечает мой ватник, и брови у него подпрыгивают. Товарищ Здравков быстро взглядывает на меня из-за газеты, после чего теряет всякий интерес к моей личности. Рюмка с коньяком в руке Невяны