лежала у него на коленях, подагрические пальцы играли тяжелым золотым карандашом. Иван Константинович не решился потревожить величавого старца и вышел через швейцарскую на черный двор.

Изредка на совершенно черном небе обозначалась длинная желтая дуга, — световой пунктир, точно кто-то проводил фосфорной спичкой по шероховатой стене. В самом конце дуги вдруг зажигалась яркая световая точка, она вспыхивала и тотчас погасала, и тогда слышался тяжелый, оглушительный вздох разрыва. Эхо ружейной перестрелки перекатывалось по окружности, и невозможно было точно определить, где именно стреляют.

— Откройте-ка ворота, Анисим, — сказал дворнику Иван Константинович. Дворник открыл. Иван Константинович пролез под цепь и остановился в нише ворот. Промежутки между орудийными выстрелами, мгновения внезапной мертвой тишины оглушали Ивана Константиновича более, чем грохот самой перестрелки. С печальным посвистыванием, как бы обгоняя друг друга, что-то пролетело вдоль переулка.

— Пуляют, — вздыхая, сказал Анисим.

Ивану Константиновичу показался странным этот жалостный посвист, он представлял себе звук, который производит пролетающая пуля, чем-то вроде мощного жужжания шмеля. Фонарное стекло зазвенело и с каким-то струистым, протяжным звоном разбилось о мостовую.

— Закройте ворота, Анисим, — строго произнес Иван Константинович и вернулся в парадный подъезд. Его опять смутило величие миллионера Майтопа. Он сидел в той же позе, но книжку держал у самых глаз, видимо, собираясь писать.

— Простите, — начал Иван Константинович, — не не могу не выразить самого почтительного удивления…

Майтоп поднял густые черные ресницы.

— Я говорю о том, что ваше хладнокровие достойно почтительного удивления. В такие минуты хладнокровно заниматься делами, — вот достойный пример для многих.

— Я не занимаюсь делом, — просто ответил Майтоп, — я отдыхаю. Я занимаюсь ребусами. Моя, так сказать, слабость. Я сочиняю ребусы. Некоторые были даже напечатаны. Но если хотите знать, я не запустил и дела. Как раз вчера я в принципе кончил дело с графом Ребиндером. Он продает сахарный завод возле Жмеринки. Когда все это кончится, мы оформим дело у нотариуса.

Задрожали стекла, Иван Константинович поморщился от длительного и неприятного дребезжания.

— Не обращайте внимания, — задумчиво сказал Майтоп, — сейчас самое главное не обращать на них никакого внимания.

Но Иван Константинович с опаской поглядел на дверь, на таз, медный пестик и оружие в тазу.

— Поменьше обращайте внимания, — повторил Майтоп и опять поднес к глазам записную книжку и карандаш, — но что это за люди, — продолжал мудрый Майтоп, — заставьте меня выйти в такую погоду с ружьем на улицу, вы представляете себе — выйти с ружьем на улицу?..

Дом, в котором жила Сузи Ланская, большой двенадцатиэтажный дом в Большом Гнездниковском переулке, состоял из небольших квартир в одну, две, три комнаты. Такие квартиры любили люди артистических профессий и одинокие молодые женщины. Дом выстроил архитектор-домовладелец Нирнзее, и жильцы дома, когда соединялись с городом по телефону через коммутатор, привыкли к тому, чтобы слышать бесстрастный возглас телефонистки: «дом Нирнзее». Зимой шестнадцатого года дом переменил хозяина, и телефонистка на коммутаторе с некоторой неуверенностью произнесла в первый раз: «дом Рубинштейна». Это означало, что богач Дмитрий Рубинштейн, друг Распутина, сделавший огромное состояние на военных спекуляциях, купил двенадцатиэтажный дом в Гнездниковском. Впрочем, это было еще в то время, когда Сузи Ланская была скромной ученицей драматической школы.

Густав Максимилианович, покровитель Сузи Ланской, жил на Тверской в гостинице «Люкс», то есть тут же под рукой. Сузи нравилась такая современная и фешенебельная связь: жить вместе и как бы и не жить. Она обставила две комнаты на восьмом этаже белой мебелью; шкура белого медведя, китайские обои и китайский фонарь — все это нравилось Густаву Максимилиановичу. Здесь, в двух уютных комнатах с ванной и газовой плитой, можно было жить с трогательной беззаботностью, конечно, имея под рукой Густава Максимилиановича.

Утром 8 ноября нового стиля Густав не пришел завтракать к Сузи. Между тем она подогрела красное вино и подсушила хлеб (очень скверный хлеб был в то время в Москве) и позвонила в «Люкс», но из литерного номера не отвечали. Тогда она позвонила портье. Суровый и равнодушный голос ответил ей «Не знаю» и бросил трубку.

— Хамство, — сердито сказала Сузи, надела шапочку и пальто и спустилась в вестибюль. В коридорах большого дома было необыкновенно пустынно и тихо, однако она увидела встревоженные лица жильцов. Но, как правило, чтобы не было сплетен, Сузи не заводила знакомств в доме, где жила. Она подошла к дверям на улицу и увидела, что двери заложены толстым деревянным бруском. Бородатый господин в военной шинели молча вытащил брусок, и она очутилась на улице. Здесь выстрелы были слышнее, и можно было подумать, что стреляли тут же на Тверской улице. Сузи старалась не обращать внимания на эту кутерьму в городе, все это не должно было касаться ни ее, ни Гути, это было личным делом правительства и большевиков, в конце концов. У нее была твердая уверенность в том, что эти пули, летящие поверх крыш, в буквальном смысле не могут касаться ее, потому что в конце концов они же предназначены не ей.

Очевидно, стреляли не на Тверской, потому что по тротуарам шли с недоумевающими улыбками обыватели. Бодро постукивая каблуками, Сузи шла по улице. Вдоль домов, прижимаясь к стенам, прошли три вооруженных человека, два солдата и штатский. Строго взглянув на них: «Ну, вот еще выдумали», она храбро дошла до подъезда гостиницы. В дверях стояли те же вооруженные люди в старых штатских пальто и в солдатских шинелях, они не обратили на нее никакого внимания, это до некоторой степени обидело Сузи. В вестибюле стояли офицеры со злыми, хмурыми лицами.

— Подчиняюсь насилию, но кинжал отдать не могу, — звонким, певучим голосом сказал высокий горбоносый кавалерист в черкеске.

— Оставь ему кинжал, — крикнул молодой солдат с длинными прядями черных волос, вылезавшими из-под фуражки, — кинжал у него для форсу!

— Что здесь происходит? — спросила Сузи.

— Происходит обыск, — сказал молодой солдат, — отбираем у господ оружие.

Тем временем забегали люди, некоторые вбежали в подъезд, другие побежали из подъезда, и Сузи снова очутилась на улице.

— Туда не ходите, стреляют, — сказала женщина, по виду прислуга, и показала в сторону Скобелевской площади. Солдат в студенческой фуражке, обхватив рукой афишную тумбу,